«Прежней» до чего? Он так заскрежетал зубами, выходя из офиса, что вахтер удивленно поднял глаза.

Джеймс подошел к машине.

— Домой, сэр? — спросил Барни, глядя в зеркальце, как Джеймс садится в машину и захлопывает дверцу.

Джеймс кивнул. Все дело в Пейшенс, думал он. До встречи с ней его жизнь была спокойной, безоблачной, скучной.

Что значит «скучной»? У него была работа, отнимавшая массу времени и сил, он был вхож в хорошее общество, у него были блестящие перспективы на будущее и прекрасная девушка. Чего еще можно пожелать? Да, он должен вернуть эту жизнь.

Он застонал вслух, забыв о Барни. Он понимал, что тонет и хватается за соломинку. Соломинкой была Фиона, но, хватаясь за нее, он знал, что это не спасет. Слишком мало она его интересует, чтобы спасти. С Фионой или без он неминуемо утонет в глубоких, темных водах одиночества.

— Зубы, сэр? — спросил Барни.

Джеймс удивленно открыл глаза и покачал головой.

— Нет, просто задумался.

Барни воздержался от комментариев, лишь мягко поинтересовался:

— Так мы, значит, не едем сегодня на Масвел-Хилл?

Джеймс ответил ему убийственным взглядом.

— Нет, не едем! Мы никогда больше туда не поедем.

Через несколько минут они были на Риджентс-парк, и Джеймс вошел в дом, так и не сказав больше ни слова.

Этот вечер он провел в спальне, открыв шторы и глядя в темноту парка, слушая тишину ночи. Ему казалось, что нарядные улицы, огибающие парк, это дикие джунгли.

Он вспоминал свои детские страхи, неуверенность человечка, больше не знающего безопасности, одинокого, брошенного, боящегося даже заплакать. Жизнь всегда была для него джунглями, и он никогда не будет чувствовать себя в безопасности.

Он задернул шторы, разделся и лег в постель, зная, что не заснет, а если заснет, то его будут мучить кошмары.

На следующий день он приехал на работу взвинченный, с темными кругами под глазами и устроил ад сотрудникам, но не мог остановиться, потому что в аду был сам.

— Мы не виноваты, мистер Ормонд, — укорила его мисс Ропер, когда Джеймс уже собирался уходить домой.

Он был застигнут врасплох, измотанный до предела усталостью и мрачными мыслями.

— В чем? — спросил он, даже не поднимая глаз от заваленного бумагами стола.

— Несправедливо кричать на нас только потому, что вы чувствуете себя несчастным.

Тут он все-таки поднял глаза, багровея и глядя на нее так, будто готов был уничтожить.

— Несчастным? О чем вы говорите? Кто сказал, что я несчастен?

Мисс Ропер иронически покачала головой.

— Будь вы женщиной, вы рыдали бы, пока глаза не вылезут.

— Женщиной? Слава Богу, я не женщина. Женщины плачут, уронив шляпку. Я видел, как ваша помощница плакала, сломав ноготь. Клянусь Богом!

— Вы бы тоже заплакали, если бы отращивали ногти месяцами, полировали их, делали маникюр, покрывали лаком. А потом один из них просто ломается, и приходится начинать все сначала.

— Прежде всего я не стал бы их отращивать. Не говоря уже о том, чтобы красить. Как можно работать, когда на пальцах когти такого цвета?

Мисс Ропер посмотрела на него с сожалением.

— Будет лучше для всех, если вы оставите свою гордость и позвоните этой девушке.

Он напрягся и сверкнул глазами.

— Моя личная жизнь вас совершенно не касается. Но уж коль на то пошло, я встречаюсь с мисс Уоллис сегодня вечером, так что можете меня больше не жалеть.

— Мисс Уоллис? — уничтожающим тоном повторила его секретарша. — Вы знаете, что я говорю не о ней.