— Я здесь по просьбе вашей матери, — заявила она, игнорируя его угрозы.

— Моя мать умерла! — Джеймс уже слышал торопливый бег охранников. Слава Богу, скоро они будут здесь и прекратят эту нелепую сцену.

— Нет, не умерла! Она жива. — Девушка прикусила губу и нахмурилась. — Вы же не думаете на самом деле, что она умерла, правда?

Поднятое к нему маленькое личико выглядело по-детски: треугольное, как сердечко, большие горящие глаза, обрамленные густыми рыжими ресницами, которые отливали на солнце чистым золотом; маленький носик и широкий рот. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но была в ней какая-то загадочная привлекательность. Не в его вкусе, конечно, — он предпочитал элегантность, холодную красоту и тонкий ум, как у Фионы, — но нетрудно представить, как увиваются за этой девицей мальчишки ее возраста.

— Моя мать умерла! — настаивал он, цедя слова сквозь зубы.

— Вам отец сказал? И вы верили? Но это же ужасно! — Ее глаза наполнились слезами. Одна слезинка покатилась по щеке.

— Прекратите, — пробормотал он. — Чего вы плачете?

— Я думаю о вас. Как мог ваш отец сказать такое? Сказать десятилетнему мальчику, что его мать умерла! Это должно было разбить ваше сердце.

Так оно и было. Он помнил холод, наполнивший все его существо, муку и боль, ощущение предательства, покинутости. Разумеется, отец не говорил, что мать умерла. Отец был не из тех, кто способен солгать из каких бы то ни было побуждений. Он сказал горькую правду.

«Твоя мать сбежала с другим мужчиной и бросила нас обоих, — сухо произнес отец. — Ты больше никогда ее не увидишь».

Джеймса увезли к тетке, жившей в Грейтстоуне, на Кентском побережье, и он стоял изо дня в день на берегу моря, глядя пустыми глазами на тяжелые серые волны Ла-Манша, слушая унылые крики чаек да медленный, печальный шепот прибоя на песке. До сих пор эти звуки рождали в его сердце тупую боль — эхо почти забытой скорби.

— Но она не умерла! Она жива! — сказала Пейшенс Кирби.

— Она мертва для меня, — отрезал Джеймс. Слишком поздно его мать собралась вернуться.

Он прожил без нее четверть века и теперь уже не нуждался в матери.

В комнату вбежали три охранника — крупные мужчины в темной униформе и фуражках, готовые противостоять любой угрожающей их шефу опасности.

— Уберите ее от меня, — приказал Джеймс.

Девушка повернула к ним свое личико-сердечко. Охранники заглянули в мокрые от слез глаза и смущенно потупились. Один из них неловко сказал:

— Вы бы лучше встали, мисс.

Другой подал ей руку.

— Давайте, мисс, помогу вам встать.

— Я не двинусь с места! — упрямо заявила девушка, мотая головой, так что рыжие кудри взлетели, подобно лепесткам на ветру.

— Да не стойте же вы! Поднимите ее! — приказал Джеймс и нагнулся, чтобы оторвать ее руки.

Они оказались меньше, чем он ожидал. Тонкие мягкие пальчики обвились вокруг его ног, как усики виноградной лозы вокруг ствола дерева. В его груди что-то дрогнуло. Обхватив запястья девушки, он выпрямился, поднимая ее. Она подчинилась без борьбы. Ее голова едва достигала плеча Джеймса.

Да девушка ли это — или ребенок, изображающий взрослого? — подумал он, вглядываясь в нее пристальнее. Пять футов и два или три дюйма. Нет, это не ребенок, а маленькая девушка едва за двадцать, в потрепанных джинсах и дешевой синей хлопчатобумажной маечке, обтягивающей маленькие груди и тонкую талию.