— Льстец!

Я смотрю на нее, всем своим видом показывая сожаление. Раз ее глаза не загораются, иду на вот такую наглость:

— Представьте себе, мадемуазель, что в рождественское утро мама всегда целовала меня, когда я еще лежал в постели. Вам не трудно заменить ее на сегодня?

Еще один безотказный трюк смягчения голубок: нажим на чувства при упоминании о своей старухе.

Она колеблется, потом подходит ко мне и наклоняется. Я пользуюсь случаем, чтобы бросить полный симпатии взгляд на ее груди. Этот дружеский взгляд значит очень много! Я чувствую, как ее губы прикасаются к моей щеке. Это производит на меня такой же эффект, как лучшее лекарство. Я обнимаю ее за шею и крепко целую в губы. После такого поцелуйчика она может идти на террасу восстанавливать дыхание.

— Вы слишком торопитесь.

У них ни на грош воображения — все говорят одно и то же. Да они только рады, что все идет быстро!

Помню, в Амстердаме я познакомился с одной куколкой, игравшей комедию под названием «Я не буду ничьей». Когда я клал руку ей на задницу, она обещала позвать папочку… Представляете себе ситуацию, а?

Так вот, она меня так заколебала, что я потерял к ней всякий интерес. И что бы вы думали? Она сама пришла однажды утром ко мне в номер гостиницы под предлогом, что хочет спросить, правда ли, что Эйфелева башня находится прямо напротив дворца Шайо.

— А теперь, — говорю я малышке, — было бы совсем хорошо, если бы я знал, каким именем называть такую красоту…

— Меня зовут Флоранс.

— Я с радостью навещу ваш пригород снова.

Она больше не подходит к кровати, и запланированный мною второй поцелуй откладывается на более позднее время. По ее частым взглядам на дверь я понимаю, что она опасается прихода одного из мужчин.

— Знаете, мадемуазель Флоранс, я бы хотел узнать о вас и ваших близких некоторые подробности. Все, что я знаю: они вытащили меня из воды и занимаются опасными делами…

Она отвечает не сразу, потому что растворяет в теплой воде несколько таблеток.

— Вот, выпейте это. У вас, кажется, температура.

После того как я проглотил эту аптеку, она садится у изголовья кровати.

— Мама умерла. Я живу с отцом и двумя братьями. Наша фамилия Ренар. Папа бывший архитектор, отошедший от дел. Братья готовятся — как они говорят — к защите степени лиценциата каких-то наук. А я готовлю еду… С вас достаточно?

— Вполне. Ваша карточка в моем сердце составлена.

Тихонько входит папа Ренар. Запомните, у него глаза не в кармане. Он сразу унюхивает флирт и прячет веселую улыбку.

— Хорошо поспали?

— Как младенец Иисус в яслях…

— Ну и отлично. Флоранс, ты можешь нас оставить на минуточку?

Этот папаша пользуется у своих отпрысков непререкаемым авторитетом. Моя вторая сиделка выходит так быстро, как будто ее позвали к телефону.

— Месье, — начинает Ренар, — из сделанных вами ночью звонков я узнал, что вы комиссар Сан-Антонио. Я, как и многие, слышал о вас. После сцены, свидетелем которой стал, я полагаю, что вы работаете в тесном контакте с Лондоном?

— Пока нет…

Он поднимает брови.

— Я вас об этом спросил, потому что именно такой вывод сделал из вашей ссоры с фрицами. Хочу вам сказать, что в случае, если вам нужно послать сообщение на ту сторону, я к вашим услугам…

— Спасибо, это очень кстати. До сих пор я держался в стороне от событий, но настал момент, когда надо действовать. Желая свести один личный счет, я стал обладателем вещи, способной заинтересовать союзников. Я принял решение отправиться в Лондон.