|
Я чувствовал в этих страницах такое биение, такую энергию стиля, что не мог оторвать от них взгляд. Как удалось Бальзаку, которому в момент написания книги было тридцать два года — он еще не был женат, не имел детей, — как ему удалось так скрупулезно, так жестоко, точно и правдиво разобрать отношения старика со своими дочерьми? Например, Горио рассказывает Растиньяку, живущему в том же пансионе, что вечером он собирается пойти посмотреть, как его дочери будут проезжать по Елисейским Полям. Он оплатил им кареты, лакеев и все, что могло бы способствовать их счастью. И, само собой, обеднел, полностью разорился. Боясь смутить их своим присутствием, он прячется, не подает им никакого знака. Ему достаточно слышать восхищенные комментарии тех, кто видит его дочерей, и говорит Растиньяку: «Мне бы хотелось быть той маленькой собачкой, которую дочки мои держат на коленях». Какое сокровище я нашел! Так что бывают открытия коллективные и бывают открытия личные, драгоценные открытия, которые каждый из нас может совершить, взяв вечерком какую-нибудь подзабытую книжку.
У. Э.: Помню, в молодости я открыл для себя Жоржа де Латура и влюбился в него, удивляясь, почему его не считают гением того же уровня, что и Караваджо. Несколько десятилетий спустя Латура открыли заново, стали превозносить. Тогда он приобрел большую популярность. Порой достаточно организовать выставку (или переиздать книгу), чтобы вызвать такой внезапный прилив страсти.
Ж.-К. К.: Мы могли бы попутно затронуть другую тему: как некоторые книги сопротивляются уничтожению. Мы уже говорили о том, как испанцы вели себя по отношению к индейским цивилизациям. От индейских наречий, от их литературы до наш дошло в общей сложности лишь три кодекса майя и четыре кодекса ацтеков. Два из них нашлись чудом. Один, кодекс майя, в Париже, другой, ацтекский, во Флоренции — почему его и назвали «Codex Florentino». Может быть, есть такие хитрые, упрямые книги, которые хотели во что бы то ни стало выжить и однажды предстать перед нашим взором?
Ж.-Ф. де Т.: Для тех, кто имеет точное представление о стоимости рукописей и ценных книг, они, вероятно, представляют собой серьезный соблазн? Недавно одного хранителя из Национальной библиотеки в Париже обвинили в похищении манускрипта, принадлежащего древнееврейскому фонду, за который он отвечал.
У. Э.: Есть также книги, уцелевшие благодаря похитителям. Ваш вопрос напомнил мне историю Джироламо Либри, одного флорентийского графа XIX века, великого математика, ставшего французским гражданином. Как выдающийся и весьма уважаемый ученый он был назначен чрезвычайным уполномоченным по спасению рукописей, являющихся национальным достоянием. Он ездил по всей Франции, от монастырей до муниципальных библиотек, и действительно занимался тем, что спасал от горькой доли ценнейшие документы и ценные книги. Его труд приветствовался принявшей его страной до тех пор, пока не обнаружилось, что он похитил тысячи бесценных документов и книг. И вот ему грозит судебное преследование. Все представители французской культуры от Гизо до Мериме подписывают манифест в защиту бедняги Джироламо Либри, яростно отстаивая чистоту его репутации. Выступают и итальянские интеллектуалы. В защиту этого несчастного, несправедливо обвиненного человека разворачивается безупречная кампания. Его продолжают защищать даже тогда, когда у него дома находят тысячи документов, в похищении которых его обвиняли. Вероятно, он, как те европейцы, что находили в Египте разные предметы, считал вполне естественным взять их себе. Если только он не хранил у себя эти документы с тем, чтобы впоследствии их классифицировать. Дабы избежать судебного процесса, Джироламо Либри бежит в Англию, где доживает остаток жизни, запятнанный грандиозным скандалом. Но с тех пор не открылось ни одного факта, который позволил бы установить, был он все-таки виновен или нет. |
