Йонас кивнул. Слова были похожи на воду комнатной температуры.

Сейер прицелился и снова выстрелил:

— А потом, когда вы, наконец, начали снова прибирать дела к рукам, и жизнь пошла дальше — возникла Анни?

Йонас задрожал.

— Может быть, она бросала на вас обвиняющие взгляды, когда вы встречались на улице? Сначала вы наверняка удивились: почему это она так недружелюбна? А потом, когда вы увидели, как она идет по тропинке вниз с рюкзаком на спине, вы поняли, что произошло в тот раз?

Девочка шла вниз по тропинке. Она сразу же узнала меня и резко остановилась. Послала мне тревожный взгляд. Все ее существо почти агрессивно отторгало меня.

Она снова пошла вперед быстрыми шагами, не оглядываясь. Я окликнул ее. Я должен был выяснить, в чем дело. Наконец она согласилась сесть ко мне в машину, руки ее изо всех сил сжимали рюкзак, лежавший у нее на коленях. Я ехал медленно, не знал, как начать разговор, боковым зрением воспринимая напряженную фигуру — воплощенное обвинение.

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — начал я, колеблясь, крепко стиснув руки на руле. — Мне нелегко.

Я знаю, ответила она и посмотрела в окно, но вдруг повернулась и бросила на меня короткий взгляд. Я постарался расслабиться. Еще можно оставить все как есть, но она сидела в моей машине и готова была выслушать меня. Возможно, она была достаточно взрослой, чтобы понять меня; возможно, именно этого она и хотела — своего рода признания, просьбы о прощении. Анни, и все эти ее разговоры о справедливости…

— Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить, Анни, в машине так тяжело. Если у тебя есть время, всего несколько минут, а потом я отвезу тебя туда, куда тебе нужно?

Мой голос был тонким и умоляющим, я видел, что это трогает ее. Она медленно кивнула и выдохнула, откинулась на спинку кресла и снова посмотрела в окно. Через некоторое время мы проехали магазин Хоргена, и я увидел мотоцикл, припаркованный рядом. Я вел машину медленно и осторожно вверх по плохой дороге на Коллен, а потом припарковался на развороте. Анни внезапно забеспокоилась. Рюкзак остался на полу возле переднего сиденья, я пытаюсь вспомнить, о чем я думал, но мне ничего не приходит в голову, я помню только, что мы брели в лес по мягкой тропинке. Анни шла рядом, высокая и стройная, молодая и упрямая, но не застывшая, она спустилась за мной к воде и, колеблясь, села на камень. Перебирала собственные пальцы. Я помню короткие ногти и маленькое кольцо на левой руке.

— Я видела вас, — тихо сказала она. — Я видела вас через окно. Как раз когда вы склонились над столом. А потом убежала. Потом папа сказал, что Эскиль умер.

— Я понял, — с трудом ответил я, — ты так вела себя, что я понял: ты меня обвиняешь. Каждый день, когда мы встречались на улице, у почтовых ящиков или у гаража, ты меня обвиняла.

Я заплакал. Наклонился и всхлипывал, уткнувшись лицом в собственные колени, Анни сидела рядом, очень тихо. Она ничего не говорила, но когда я, наконец, выплакался, я поднял глаза и увидел, что она тоже плачет. Я впервые за много месяцев почувствовал облегчение. Ветер был теплый и гладил меня по спине — была еще надежда.

— Что мне делать? — прошептал я потом. — Что мне делать, чтобы справиться с этим?

Она взглянула на меня своими серыми глазами почти изумленно.

— Рассказать все полиции, конечно же. Рассказать все как было. Иначе вы никогда не обретете мира!

Моему сердцу стало очень тесно в груди. Я положил руки в карманы, постарался удержать их там.

— Ты сказала кому-нибудь? — спросил я.

— Нет, — тихо сказала она. — Пока нет.

— Берегись, Анни! — закричал я в отчаянии.