Грейс была твердо убеждена, что в жизни случаются такие ситуации, когда вонючку надо назвать вонючкой. И неважно, на чем он там сидит.
– Я не про собрание, – ответил Кертис, – а про программу. Твоя мама сорвалась. Снова подсела. Неужели ты не заметила?
На секунду комната поплыла у Грейс перед глазами; стало слышно, как изо рта сердитого парня разлетаются плохие слова на букву «б», словно пульки из игрушечного ружья или звонкие петарды. Грейс вспомнила, что в последнее время мама и вправду была какой-то сонной, но тут же одернула себя и решила, что Кертис все это выдумал.
Она вскочила, расправила плечи и заявила ему в лицо:
– Кертис Шенфельд, ты такая козявка, каких свет не видывал!
Поток слов на букву «б» резко прекратился. Все, кто находился в комнате, замолчали. «Ой, громковато вышло», – подумала Грейс.
Такое случалось часто. Голос у нее от природы был оглушительный, и говорить тихо получалось с большим трудом.
Мама встала из-за стола и направилась в детский угол. Приятели покосились на Грейс с глубокомысленным выражением на лицах. Будто хотели сказать: «Ну и влетит же тебе!»
Мама взяла Грейс за руку и вывела наружу.
На улице стемнело и похолодало. Почему-то принято считать, что в Лос-Анджелесе всегда жарко, хотя на самом деле холода тут не редкость. Да и район был не очень хороший, в таких местах лучше не высовываться наружу лишний раз. Однако Грейс решила, что бояться нечего, ведь в церкви полно людей, и они стоят совсем рядом. А если к ним кто-нибудь подойдет, она завопит изо всех сил и побежит внутрь за помощью. Судя по всему, мама тоже ни о чем таком не беспокоилась: она закурила и села прямо на холодный асфальт, прислонившись к церковной стене.
Потом запустила пальцы в волосы и глубоко-глубоко вздохнула. Грейс заметила у нее на джинсах дырку.
– Ох, Грейс, Грейс… – сказала мама. Девочка ждала взбучки, но голос у мамы был спокойный. Даже слишком. – Неужели ты не можешь посидеть тихонько хотя бы пару минут?
– Я стараюсь не шуметь, честное слово.
Мама снова глубоко вздохнула и затянулась сигаретой; все ее движения были медленными и неторопливыми.
Грейс собралась с духом и выпалила:
– Ты опять на наркотиках?
Она сжалась, опасаясь вспышки гнева, но ничего не произошло.
Мама просто выпустила длинную струйку дыма и проводила ее взглядом, будто серые клубы могли пуститься в пляс или устроить представление прямо у нее под носом. Грейс снова подумала, что раньше она двигалась гораздо быстрее.
Наконец, мама заговорила:
– Я ведь хожу на собрания. Вот сегодня, к примеру. И каждый день звоню Иоланде. Я жилы себе рву, деточка. Чего еще ты от меня хочешь?
– Ничего, – быстро откликнулась Грейс. – Мне больше ничего не надо. Извини, что получилось громко. Я старалась сидеть тихо, но Кертис Шенфельд начал говорить всякие гадости. Врет как дышит!.. Не хочу больше на собрания с Кертисом. Давай будем ходить на другие?
Мама долго не отвечала.
– Какие еще другие? С детьми не везде пускают, знаешь ли.
– А в реабилитационном центре? Для анонимных алкоголиков.
– Сейчас мне нужны собрания анонимных наркоманов.
– А-а…
– Просто поиграй с Анной. Или с той другой девочкой со странным именем.
– Ривер Ли.
– Ага.
– Я не играла с Кертисом! Он просто начал говорить гадости, ни с того ни с сего. Ведет себя, как козявка.
Мама потушила окурок и посмотрела на часы, почти уткнувшись носом в циферблат – в темноте иначе не разглядишь.
– Потерпи еще двадцать пять минут, ладно?
Грейс вздохнула погромче, чтобы мама точно услышала. |