Доктор: — В этом смысле у нас тут благодатный край! Есть на что посмотреть. Природа и всякое такое… Медицинское обслуживание на высоте. Совсем не плохая больница.

Журналист: — Терпеть не могу больницы. Тем более, с монашками. Но уж очень хочется застать его врасплох! Схватить за живое.

Феллини: — Доктор, ко мне все время рвется какой–то журналистик. Им, видите ли, постоянно требуются интервью. Можно подумать, что мне известна истина в последней инстанции. И нужно притворяться, что все знаешь, широко мыслишь, и можешь высказать точку зрения на проблемы человеческого существования, религии, политики, любви, подтяжек. А у меня нет идей общего порядка и я лучше себя чувствую, не задаваясь ими. Да, да! Без всяких шаблонных «высоких» идей!

Доктор: — Помилуйте, я лично запретил пускать в больницу посторонних! (заглядывает за ширму, не видит Журналиста) — Никого.

Журналист: — Разумеется, доктор не видит меня. Ведь я присутствую лишь в воображении синьора Феллини.

Появляется Дежурный: — Принесли цветы от мэра Рима! (две монахини вносят огромную корзину роз и уходят)

Доктор: — Тут записка! (передает Феллини)

Феллини, (прочитав): — Он называет меня «лучшим»… «Величайшей звездой на кинонебосклоне». Он прощает меня после нашей ссоры. Испугался, что я отдам концы, льстивая собака! Я должен позвонить.

Доктор сестре: — Приносите телефон. (Феллини) Только, пожалуйста, не долго, маэстро.

Феллини, (В трубку): — Роццоли? Спасибо, дружище, потрясающие цветы — нечто в стиле Ботичелли. А твоя записка поможет мне лучше всяких антибиотиков… Роццоли! Эй, где ты? (дует в трубку) Тишина…?

Затем в трубке раздается официальный голос: «- Синьор Феллини, комендаторе плачет!» Потом сморкание и голос Роццоли: — Я даже слезу пустил, до того ты растрогал меня своими словами…. Надеюсь… Надеюсь, от этой болезни мозги у тебя прочистятся и ты перестанешь делать такие фильмы, как прежде. Теперь ты должен слушаться меня и снимать, что скажу я.

Феллини, (в сторону) — Держи карман шире, старая лисица. (в трубку) Я сделаю фильм про великого человека — про тебя, дружище…

Доктор: — Ну, я оставлю вас, дорогой мой. Пора, пора отдохнуть от столь бурных впечатлений. (уходит, унося телефон)

Феллини: — И пусть уберут подальше эти розы. Развонялись, как в парфюмерной лавке.

Ночь. Феллини один. Работают аппараты. Журналист у его палаты. В темноте проплывают светящиеся головы. Вокруг Журналиста — вазы с цветами, корзина роз.

Журналист (в халате сиделки): — По ночам коридор полон цветов, вынесенных из палаты — цветы, цветы. Как на кладбище. Горят только ночники. В полутьме иногда видишь плывущую по воздуху светящуюся голову как в каком–нибудь старом детективном фильме. Это монахини или санитарки, направив свет своих электрических фонариков кверху, проверяют градусники. Вот таким манером. (показывает, освещая свое лицо фонариком. Заходит в палату Феллини, берет градусник, садится в ногах кровати).

Феллини (окончательно просыпается, зажигает свет, пытается столкнуть его, но бессильно падает на подушки): — Дождался–таки, что у меня нет сил намять тебе бока, патака.

Журналист: — Патака — романьольское ругательство. Но я не обидчив. Тем более — в победном расположении духа. Я давно гонялся за вами. Давно хотел поболтать по душам, маэстро.

Феллини: — Выжидал, когда льва ранят и напал, как гиена. Проник сюда под видом медицинского работника… Патака! Вонючий патака.

Журналист: — Воспринимайте меня как сиделку.