Кухня у нее вся белая: белые стены, белые шкафчики. Зато грязный дощатый пол очень темный, почти черный. Он составляет резкий контраст с окружением. Обстановка аскетическая: все выдержано в нейтральных серых тонах, безделушек или аксессуаров почти нет, в отличие от моего дома. Мой отец – тот еще барахольщик. Он ничего не выбрасывает. Нет, он не копит мусор годами, не наваливает его кучами посреди гостиной, бродячие кошки не рожают у нас во всех углах, и по дому не носятся дикие котята – в общем, он не похож на тех патологических нерях, каких показывают по телевизору. Просто отец сентиментален; никак не может расстаться с моими дневниками из средней школы и молочными зубами. Наверное, это должно мне нравиться. Может быть, мне и нравится… в глубине души.

Но, помимо всего прочего, такая сентиментальность говорит о том, что у отца в целом свете нет никого, кроме меня. Если я уеду, что с ним будет?

– Я составила список покупок, – говорит Ингрид, и, не дожидаясь, пока она спросит: «Ты не сходишь?», я отвечаю:

– Конечно. Завтра, хорошо?

Конечно, хорошо, кивает она.

Из кухонного окна мне прекрасно видно крыльцо доктора Джайлса. Домик Ингрид стоит чуть выше; окно кухни – просто идеальный наблюдательный пункт, чтобы смотреть на дом напротив. Вид не потрясающий, и тем не менее все же какой-то вид. Пока Ингрид роется в сумочке в поисках двух двадцатидолларовых купюр и вручает их мне, я кое-что замечаю, нечто темное и смутное – просто тени за стеклом. В домике напротив кто-то есть. Я вглядываюсь, но недостаточно долго. Так нельзя. Не хочу, чтобы Ингрид считала меня любителем совать нос в чужие дела. Я кладу деньги в карман и обещаю сходить для нее в магазин. Завтра утром куплю ей продукты. Как ходил уже много раз. Беру список покупок и прощаюсь.

Выйдя из дома, я спускаюсь с широкого крыльца на тротуар.

И тут вижу: в окне кафе уже никого нет.

Та девушка ушла.

Куин

Я часто думала о том, что Эстер прозрачная, как оконное стекло. Что видишь, то и есть. Но сейчас, сидя на корточках на полу в ее крошечной комнате – ноги онемели – и держа в руках письмо, которое начинается словами «Любовь моя», думаю: выходит, я ошибалась. Ох, как я ошибалась!

Выходит, Эстер все-таки не прозрачная. Теперь она кажется мне не оконным стеклом, а игрушечным калейдоскопом, где сложные мозаичные узоры меняются всякий раз, стоит чуть повернуть трубку.

Мы с Эстер познакомились, когда я прочла объявление в «Ридере».

– Ты что, шутишь? – спросила моя сестра Мэдисон, когда я показала ей объявление: «Девушка ищет соседку для совместного проживания в 2-к. квартире. Отличное место, рядом с автобусной остановкой и ж/д вокзалом». – Ты ведь видела кино «Одинокая белая женщина»? – продолжала Мэдисон, сидя на краю своей узкой кровати. Перед ней валялись карточки с текстами и картинками по естествознанию; они напомнили мне кроликов на покрывале.

Я взяла карточку.

– Ты ведь понимаешь, что эта дрянь тебе никогда в жизни не понадобится? – спросила я, прочитав неправильное определение на обороте. – Во всяком случае, в реальном мире.

Мэдисон наградила меня своим фирменным взглядом и ответила:

– Завтра у меня контрольная.

А то я не знала!

– Ты серьезно, Шерлок? – Я бросила карточку назад в кучу. – А после школы? Эта дрянь тебе никогда не пригодится.

Конечно, уж мне-то не стоило давать кому-нибудь советы, тем более по поводу образования. К тому времени я пять месяцев как окончила колледж, довольно второразрядный – он не входит в рейтинг лучших колледжей Соединенных Штатов. Зато плата за обучение там невысокая – куда ниже, чем в других местах.