— А который час? — спросила Бьянка.

— Не знаю, — ответил Фабиан.

— Как ты попал в дом? — крикнул я сверху.

Он запрокинул голову и улыбнулся так широко, что при желании я мог бы разглядеть миндалины.

— Через дверь, конечно.

— Разве она была открыта? — спросила Бьянка.

И оба они посмотрели на меня.

— Не знаю, — ответил я. И тут же добавил: — Я исправлюсь.

После переезда в Чёпинге у меня появилась плохая привычка оставлять наружную дверь незапертой. В Стокгольме такое совершенно немыслимо, но тут другое дело. Запираться здесь казалось излишним.

— Звонка же нет, — объяснил Фабиан.

— И то верно, — вздохнул я.

Звонок так и лежал в одной из коробок из-под бананов, что стояли вдоль стенки в гостиной. Как только я о них вспоминал, у меня начиналась мигрень.

— Можно мне побыть у вас? Я могу помочь красить. Или поиграть с Вильямом.

Бьянка бросила на меня умоляющий взгляд. Мы оба считали, что Фабиан слишком взрослый, чтобы играть с Вильямом, но ни я, ни она не решались об этом сказать.

— Можно, но позже, — сказала Бьянка и посмотрела на дисплей телефона. — Сейчас только четверть восьмого.

— О’кей, — ответил Фабиан. — А когда будет можно?

— Приходи через несколько часов.

— Несколько часов? — переспросил он. — А точнее нельзя?

Бьянка сдержала вздох:

— Через два часа. Возвращайся через два часа.

И он вернулся. Он всегда возвращался.

Вечно возникал в саду, у ворот, в гараже, в общем дворе. Такой черт из табакерки. Отвернешься на минуту — парень тут как тут, стоит и что-то говорит прямо тебе в ухо.

— Он как привидение, — как-то сказал я Бьянке. — Появляется ниоткуда.

— И похоже, интересуют его не игры с Вильямом, — заметила Бьянка.

— Вот-вот, ему нужны именно мы.

Мы рассмеялись, и капля краски упала с моего валика на пол.

— Черт, везде эта краска.

— Думаешь, он с диагнозом? — спросила Бьянка.

— Наверняка. Народ сейчас получает диагнозы чаще, чем письма по почте.

Бьянка рассмеялась и брызнула в меня кистью.

— Не надо красить все только в черное и белое. Хорошо, что людям сейчас помогают. И что каждый может узнать, почему он чувствует то, что чувствует.

— Конечно. Но иногда получается чересчур. Разве нужно наклеивать ярлыки на каждую личность?

— Пожалуй, нет. — Бьянка задумалась. — Что ты думаешь о Фабиане? Синдром Аспергера?

— Не знаю.

— Он очень начитан в некоторых областях, — сказала Бьянка. — Я думаю, он умный. И речь у него более взрослая, чем у нормального тринадцатилетнего подростка.

— С интеллектом у него точно все в порядке, — сказал я.

— Тогда что? — настаивала Бьянка.

Если б я знал.

Я немного помолчал, а потом сказал:

— В школе много учеников с синдромом ЧТНТ.

— ЧТНТ? — переспросила Бьянка.

Я смущенно улыбнулся:

— Что-то-не-так.

В том же месяце я приступил к новой работе — учителем физкультуры в старших классах школы Чёпинге. На крыши домов мягко опускалось утро, сквозь густые облака пробивалось солнце, я ехал на велосипеде вдоль речки на восток. Место работы я менял несколько раз, но это всегда были стокгольмские школы, и я никогда не волновался.