— Твое звено уже порвалось, — возражает Грубиян, — но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем!

Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете. Я обращаюсь к ней с улыбкой number one, от которой начинает завиваться цикорий.

— Работка не из чистых, да, моя прелесть?

Она возвращает мою улыбку, так как ее честность не позволяет ей принять такой дар. Какая же милашка эта очаровашка! Она поднимается, и я отвожу ее в сторону, сделав знак Берюрье, чтобы он вернулся на свое место.

— Я думаю, моя прелесть, что нам следует сходить за багажом покойника. Я хорошо знаком с подобными делами. Когда самолет приземлится, полиция сразу начнет следствие, а мы облегчим им работу.

Она соглашается. Я помогаю ей вынести черный чемодан харакирщика.

— А теперь не мешает заглянуть в него, — говорю я.

— Зачем? — пугается прелестное дитя (ее лицо принимает цвет чайной розы).

— Чтобы посмотреть, что в нем. Человек, который убивает себя в самолете, наверняка ненормальный. А у ненормального человека не может быть нормальный багаж, разве вы так не думаете, дорогая? Кстати, как ваше имя?

— Йо.

— Восхитительно! А что это значит?

— Ласточка, летящая в сияющие солнечные дали.

— С таким именем вам сам Бог велел быть стюардессой!

Развлекая ее приятным разговором, я обследую чемодан покойника. Это багаж честного человека: два костюма, белье, халат, набор туалетных принадлежностей. Я открываю его. Оттуда исходит исключительно восточный запах. В наборе — уйма маленьких флакончиков с духами и порошками, для купания. Послушайте, ребята, не станете же вы утверждать, что у легавых отсутствует нюх?! Так вот, вместо того, чтобы с чистой совестью закрыть набор, ваш бесподобный Сан-Антонио открывает флакон за флаконом и нюхает. Добравшись до последнего, я замечаю, что у него слишком толстое дно и стенки. Я открываю и разглядываю его. Он содержит желтоватую жидкость. И тут ваш славный Сан-Антонио, который знает буквально все, вдруг понимает, что это нитроглицерин. Въезжаете?

— Кажется, вы чем-то обеспокоены? — замечает очаровательная и проницательная стюардесса.

— Есть с чего, красавица. Позовите, пожалуйста, командира.

Малышка-японка смотрит на меня с таким удивлением, как если бы я был китайской тенью, но тем не менее выполняет просьбу.

Лохоямападмото являет свою афишу, а точнее, золотистую бульёнку в два притопа три прихлопа.

— Что-то еще случилось? — спрашивает он.

Я показываю ему флакон. Он протягивает руку, но я отстраняю её.

— С этим нельзя шутить, командир! Если вы прольете хоть каплю этой жидкости, то через секунду встретитесь с вашими предками!

— Почему?

— Потому что это нитроглицерин!

— Вы уверены?

— Абсолютно. Я не собираюсь вам доказывать это при помощи опыта, но можете поверить мне на слово.

— Что это значит?

Вместо ответа я смотрю на чемодан Фузи Хотьубе. К ручке прикреплены четыре бирки. На одной из них фамилия пассажира, а вот на трех остальных одна и та же надпись крупными буквами «Не кантовать!» на французском, английском и, как я полагаю, на японском.

Я, Сан-Антонио, прекрасно отдаю себе отчет в том, на что способна эта взрывчатка. Фузи Хотьубе запасся ею, чтобы замести следы. Мне представляется это так: в случае авиакатастрофы он хочет быть уверен, что самолет сгорел дотла. Врубаетесь?

От удара взрывчатка сдетонирует, и ищи-свищи! Значит, захаракиренный вез с собой что-то настолько важное, что ему не хотелось, чтобы это было обнаружено даже после его смерти.