Рома не стал слушать до конца, судорожным движением выключив телевизор (он не видел кнопку, но помнил, где она расположена), после чего издал нечеловеческий вопль. Швырнул пульт, услышав звон разбитого стекла. Наверное, он попал в окно.

Теперь он понял, почему так испугалась Жанна, там, наверху, когда посмотрела в зеркало. Потому что она видела себя в объятьях не Ромы, а… а…

Он стал задыхаться, сердце колотилось, как смертельно раненная птица, неравномерно и какими-то грубыми толчками. Ему нужны какие-то лекарства. Но какие? Он никогда не интересовался, что принимал дед…

Рука автоматически нащупала еще одну зефирину, и он медленно отправил ее в сморщенный рот. Зефир в шоколаде, самое лучшее лекарство, мать его… Он с трудом встал, чувствуя, как непрочно держат его ноги. Только сейчас он осознал смысл выражения «ватные ноги». Он словно был мостом с подпиленными сваями, который того и гляди рухнет.

Резко закололо в боку, и он понял, что пора облегчиться. Шаркая ногами, он зашел в туалет и без сил плюхнулся на унитаз, даже толком не успев до конца спустить штаны с трусами. По ногам потекла горячая моча, стекая на пол. Татьяна будет ругаться. Он всхлипнул, каким-то неосознанным движением сунул в рот измученные артритом пальцы и слизал с них остатки шоколада. Боже, ноги, его ноги, он совершенно не чувствует ног!

Он попытался встать с унитаза и не смог. Где-то вдалеке раздался странный звук, но он смог разобрать, что это звук открываемой двери. Кто-то пришел!

Он снова предпринял попытку встать, и снова она не увенчалась успехом. Господи, скорее бы кто-нибудь помог ему! Только вот кто это? Татьяна? Она что-то сегодня говорила про больных родителей… Рома? Он очень любил внука, но в последнее время тот стал избегать его. К тому же сегодня его день рождения, наверняка он убежал к своим друзьям…

— Это я! — услышал он голос внука. Боже, какое счастье… Поскорее бы…

— Дед, я пришел! — снова крикнул Рома, и он услышал шаги. Он открыл рот, чтобы сказать внуку, что он здесь и не может подняться на ноги, но у него словно отнялся язык. Вместе с ногами, черт бы их подрал.

На кухне послышалась какая-то возня, хлопнула дверца холодильника, потом рядом раздался недовольный голос Ромы:

— Дед, ты скоро там?!

— Бббб… ббббб, — только и смог произнести он. Дверь слегка приоткрылась, и его ноздри уловили ужасный запах — горелого мяса и бензина. Он пристально вглядывался вперед, в ссутулившуюся фигуру, которая покачивалась в дверном проеме, и на какое-то короткое мгновение зрение вернулось к нему. Перед ним стоял внук, полностью обгоревший, остатки одежды вплавлены в обугленную кожу, от нее все еще шел дым. Голова наполовину скальпирована, в дымящемся черепе застрял обломок железа.

— Что с тобой? — проскрежетало чудовище, надвигаясь на него, и он провалился в темноту.

Андрей Степанович сидел на балконе. Он ждал внука. И хотя зрение его было далеко не таким, каким было раньше, он все равно сидел и молча смотрел вниз. Ему показалось странным, что эти выходные он провел в одиночестве, и ему даже никто не звонил, хотя Леночка, его дочь, уехавшая в Испанию, звонила чуть ли не каждый вечер. Может, что-то с телефоном случилось? Его сиделка, Таня, предупредила, что будет в понедельник, но его тревожило другое — куда-то запропастился Рома, его внук. В пятницу он дремал на кровати и сквозь сон слышал, как хлопнула входная дверь, Рома крикнул, что он пришел, потом так же стремительно ушел, и дед даже не успел позвать его. Ему было обидно — в свой день рождения внук даже минуты не уделил деду… Потом он побывал на кухне, вечером съел один бутерброд (с сыром, с колбасой есть не стал — от нее у него болел кишечник), в субботу съел борщ, налитый в плошку, вечером творожные сырки, а больше ничего не было.