— Бадж!!! Вот это да! Вот здорово, Пибоди!

— Мой дорогой, умерь свой иезуитский пыл. Он может быть неверно истолкован. Меня ты не обманешь; ни за что не поверю, что гибель мистера Бад-жа от руки маньяка доставит тебе радость.

— Тут ты права, Пибоди, — со вздохом признал Эмерсон. — Куда приятнее наблюдать его страдания. При жизни.

— Представь-ка лучше... Что, если в жертвы намечен не мистер Бадж? В Лондоне хватает ученых-востоковедов. Там же очень скоро появится и еще один... величайший из них, самый признанный!

Судя по улыбке, муж купался в сладких мечтах о страданиях Баджа. Моя версия не просто оторвала его от этого блаженного занятия, но поразила как гром среди ясного неба. Густые темные брови поползли вверх, глаза округлились, рот сложился в трубочку, открылся, захлопнулся... как будто Эмерсон подыскивал слово поточнее, пометче. Нашел наконец.

— Безумие! — заорал он. — 0безумела! Наслушался я твоих безумных теорий, Пибоди, но эта превзошла их в безумстве! Ничего безумнее... Спокойно, спокойно... Мне не привыкать... Нужно взять себя в руки...

— Не мешало бы, — согласилась я. — Видел бы ты свое лиловое лицо. Того и гляди, удар хватит. Умоляю, не пренебрегай советом опытного человека. Либо обуздай эмоции — либо выплесни их. Вот хоть газету разорви. Разбей что-нибудь. Мне, к примеру, никогда не нравилась эта ваза. Чудовищно уродли...

Эмерсон взвился из кресла. Ринулся было к вазе... опомнился на полпути и замер, стиснув кулаки и бормоча что-то сквозь сцепленные зубы. Очень-очень медленно краска с его лица схлынула. Еще через несколько минут профессор со смешком выдавил:

— Один — ноль в твою пользу, Пибоди. Ты меня подцепила. Ну и шутница. Сама же не веришь, правда? Просто дразнишь...

Я промолчала. Сказать правду значило бы вызвать очередной приступ безудержной ярости. Солгать? Ложь моей откровенной, прямолинейной натуре не свойственна.

— Да-да... Дразнишь... — вслух размышлял Эмерсон. — Выискиваешь оправдания... Могла бы найти что-нибудь более правдоподобное, Пибоди. Вечно ты суешь свой нос куда не просят... Уже решила вмешаться?

— Ты о чем, Эмерсон? Я никогда никуда не сую нос.

Чистая правда, любезный читатель. Клянусь, я не вмешиваюсь в чужие дела, но в жизни бывают моменты, когда один-единственный намек или мудрый совет может уберечь человека от трагедии или ненужных переживаний. Предложить такой совет — мой христианский долг. А от исполнения своего долга Амелия Пибоди Эмерсон не имеет привычки уклоняться. Но чтобы сунуть нос куда не просят? Да ни за что!

Ах, дорогой мой Эмерсон! Он наконец пришел в себя. Багровость щек сменил здоровый румянец, заразительный смех сорвался с губ, за которыми блистал ряд ровных белоснежных зубов.

— Лгунья, — привлекая меня к себе, пророкотал любимый. — Ведь ждешь не дождешься, когда можно будет приступить к делу. Признавайся, к кому помчишься по приезде в Лондон? Кого будешь допрашивать? Констебля? Баджа? Или уж сразу мумию?

— Твои несправедливые, чтобы не сказать двусмысленные, намеки... — Закончить не удалось. Действия мужа нередко лишают меня... способности... соображать... Но не совсем. — Эмерсон! У тебя же руки в чернилах! Испачкаешь блузку... что скажет Уилкинс... О-о-о, дорогой...

— Плевать, что скажет Уилкинс.

Как тут не признать, что Эмерсон, со свойственной ему проницательностью, смотрел в самый корень.

И все же, любезный мой читатель... и все же... Жизнь уже убедила меня в силе вещих снов. Был случай, когда мой сон сбылся наяву вплоть до мельчайших, самых зловещих деталей. Не буду настаивать на том, что любой из наших снов — вещий, хотя.