— За что же мы выпьем, Кира?

— Оставайся со мной, — вдруг сказал Мельников, глядя мне в глаза. — Оставайся насовсем, ведь ты же сама этого хочешь.

Моя рука дрогнула, вино выплеснулось на покрывало, и дальше последовало ровно то же, что и всегда в тех случаях, когда я видела перед собой расползающееся по ткани красное пятно. Меня затрясло, однако в этот раз я не впала в ступор, не заплакала, а наоборот, впала в какую-то неуправляемую агрессию. Отшвырнув бокал, я, тыча пальцем в пятно, заорала:

— Вот!!! Вот, смотри сюда! Ты думаешь, это вино?! Нет! Нет! Это — кровь, понимаешь? Кровь! И тогда все было точно так же! Только вместо покрывала были халат и ванна — полная воды и моей крови! Я умирала — а где был ты? Скажи мне, где ты был?!

Мельников в отличие от Светика в истерику не впал, а развернулся и врезал мне такую оглушительную пощечину, что меня как взрывной волной откинуло к спинке кровати, и я мгновенно умолкла.

— Все? — спросил он глухо и мгновенно оказался рядом со мной, обнял, прижал к груди и забормотал куда-то в макушку: — Успокойся, родная моя, успокойся. Все хорошо. Я с тобой, я всегда буду с тобой. Верь мне, Варенька.

Я всхлипывала у него на груди, но с каждым всхлипом мне становилось все легче. Как будто груз с души упал.

— Я испортила твое покрывало, — сквозь рыдания проговорила я, и Мельников усмехнулся:

— Это, несомненно, большая потеря. А я испортил тебе жизнь — и как быть?

И в этот момент я вдруг поняла, что никогда не считала так. Да, я не считала, что Мельников испортил мне жизнь, наоборот — именно благодаря ему я стала той, кем стала. Именно Кирилл дал мне стимул учиться и работать, рассчитывая только на себя и свою голову, именно благодаря ему я много лет была довольно счастлива в браке — что бы там ни было. Так что никаких претензий у меня к нему, по сути, нет и не может быть.

Я обняла его за шею и прошептала на ухо:

— Не надо так говорить, Кира. Кто знает, что было бы с нами, останься мы тогда вместе. Возможно, сейчас мы ненавидели бы друг друга и обговаривали развод.

— Развод? — чуть удивленно спросил он, немного отстраняя меня и вглядываясь в лицо. — Ты думаешь, я отпустил бы тебя?

— Не надо, Кира, — снова повторила я, — не надо — отпустил же.

Он безвольно уронил голову мне на грудь и тяжело задышал. От его дыхания я снова начала покрываться мурашками, но не замечала этого, гладила его плечи, волосы и снова хотела плакать.

— Что мне сделать, чтобы ты простила меня?

— Перестать говорить об этом.

— Тебе неприятно?

— Меня это бесит.

— Я понял. — Он сильнее сжал меня в объятиях и затих.

Не знаю, почему, но эта наша поза, темнота квартиры, разрываемая лишь узким лучом фонарного света из-за штор, абсолютная тишина, не нарушаемая ничем, — все это казалось мне совершенно естественным. Как будто мы каждую ночь проводили вот так, в объятиях друг друга.

Кирилл вскоре уснул, так и не выпуская меня из рук, только распластался на постели, и я оказалась сверху, не имея возможности выбраться. Сна не было, и я терпеливо, чтобы не потревожить спящего Мельникова, ждала, когда его хватка ослабнет и у меня появится возможность встать. Очень хотелось закурить и попить воды, но Кирилл спал, и будить его я не хотела.

Так прошло довольно много времени, и наконец он, глухо пробормотав что-то, выпустил меня и повернулся на бок. Я полежала еще немного и выбралась из постели. Ничего, кроме брошенной на пол рубашки Кирилла, не было — мои вещи остались в коридоре, и я надела ее, закатав рукава до локтей.