|
Не разговаривать со старыми школьными друзьями, у которых впереди це-лая жизнь, поскольку это неизбежно вызовет чувство чудовищного разочарова-ния. Перестань плакать, когда плачет Кати. * * * Bonjour, Стефани! Как дела у моей красавицы-сестры? Наверняка ты сидишь в кафе, попивая cafe au lait, на тебе берет и полосатая блузка и от тебя попахивает чесноком! Что бы ни говорили, сте-реотипы никуда не деваются. Спасибо за подарок для Кати. Твоя крестница говорит, что очень по тебе соскучилась, и передает множество слюнявых поцелуев. То есть мне показалось, что она хотела сказать именно это, если я правильно разобрала вопли, вырывающиеся из ее маленького ротика. Честно говоря, я не понимаю, откуда берется весь этот шум. Я никогда в жизни не видела ничего более крохотного и хрупкого, чем она, иногда даже страшно брать ее в руки. Но, ко-гда она открывает рот, начинается настоящий ад. Доктор говорит, у нее колики. Не знаю, что там у нее, – вижу только, что она без конца орет. Поразительно, как такая малышка может производить столько шума и вони. Думаю, ее вполне можно занести в «Книгу рекордов Гиннеса» как самую вонючую, шумную и ма-ленькую девочку на свете. Как мать, я должна гордиться. Я совершенно измотана, Стефани. Я передвигаюсь как зомби. Я с трудом могу прочи-тать, что я тут написала (приношу, кстати, извинения за размазанный внизу страницы банан – маленькая авария за завтраком). Кати плачет, и плачет, и плачет всю ночь напролет. У ме-ня все время болит голова. Я беспрерывно бегаю по дому и собираю с пола разбросанные игрушки. Кати невозможно никуда взять, она вечно кричит, и я боюсь, что люди подумают, будто я ее украла или издеваюсь над ней. А я сама все еще похожа на воздушный шар: могу влезть только в бесформенный спортивный костюм. У меня огромная задница. У меня рас-тяжки на животе, и они не исчезают, сколько бы я их ни проклинала, так что пришлось вы-бросить все короткие майки. Мои волосы стали похожи на солому. У меня ОГРОМНАЯ грудь. Я на себя не похожа – не верю, что это я. Такое ощущение, что мне лет на 20 больше. Я не выходила на улицу со дня крестин. Я не помню, когда в последний раз что-то пила. Я не помню, когда в последний раз на меня смотрел представитель противоположного пола (не считая тех, кто сердито оглядывается на меня в кафе, когда Кати начинает кричать). Я не помню, когда в последний раз меня волновало, что на меня не смотрит представитель про-тивоположного пола. Я думаю, что я самая ужасная мать, какую видел этот свет. Мне ка-жется, даже Кати, глядя на меня, понимает, что я не знаю, что делать. Она уже почти научилась ходить. Это значит, что я повсюду бегаю за ней с криками: «НЕТ! КАТИ, НЕТ! Кати, не трогай это! НЕТ! Кати, мамочка говорит „НЕТ!"» Я не думаю, что Кати вообще есть дело до того, что там думает мамочка. Я думаю, что, если Кати чего-то захотела, она пойдет и возьмет это. Я с ужасом думаю о том, что будет, когда она станет подростком! Не верю, что это случится. Как летит время! Я и не замечу, как она вырастет. Может быть, тогда мне удастся немного отдохнуть. Впрочем, мои мама с папой тоже так думали. Бедные мама с папой, Стеф, мне так стыдно. Они просто золотые. Я очень им обязана, и дело даже не в деньгах. Хотя деньги – еще один удручающий момент. Я, конечно, получаю пособие и каждую неделю отдаю им, сколько могу, за то, что содержат нас, но ведь этого никогда не хватает. Ты сама знаешь, Стеф, что у нас всегда было плохо с деньгами. Я не представляю, как я смогу одновременно и работать, и присматривать за Кати. Мы с папой на неделе ходили в одну контору, где папа разговаривал с каким-то че-ловеком, и теперь, может быть, меня внесут в списки и когда-нибудь у меня будет свой угол. Мама все время уговаривает меня остаться с ними, но мне нужна хоть какая-то независимость. Мама такая хорошая. Кати любит ее. Кати ее слушается. Если мама говорит: «НЕТ, КАТИ!», – Кати знает, что нельзя. |
