Теперь вот идут по Тамбову два очковых парня, два соловья-разбойника, свистеть не свистят, но денег всё равно уже нет. Пропиты мамины деньги, профуканы!

А впереди целая жизнь, и как она разложит карты, – никто не знает. Все карты лежат рубашкой вверх: где шестёрка, где козырной туз – ни одна бабка не скажет.

Чтобы не легла шестёрка – не садись за стол играть, не тот случай. Это только в сказках златокудрая фея вплетёт в твою причёску свой волосок удачи, а в жизни сам хватай её, эту самую увёртливую девицу, за пышный локон, седлай, как Конька-Горбунка, и – вперёд!

Но как ухватишься, когда рука поднялась только до стакана? Всего один день, а столько наворочено!

Кирюша против Коли Яблочкина выглядел ещё ничего – успел в кустах камыша, где лежала в счастливом беспамятстве та худосочная, по римскому обычаю выплеснуть в головокружительной карусели часть алкоголя и теперь поддерживал плечом своего путеводителя, который пытался, но у него никак не получалось спеть известную песню монтажников-верхолазов. Запала хватало только на – «Не кочегары мы, ни плотники, а мы монтажники-высотники!»

Бросать товарища в таком состоянии Кирилл Назаров никогда не будет.

Город большой и под ногами дорог много…

– Куда идти? – Кирюша освободил одно плечо и переложил товарища на другое.

– Идём туда, куда идём! – Яблон по-щенячьи встряхнулся и, указав пальцем на дорогу, заорал: – Форвертс!

Отчего, медленно двигавшаяся по асфальту машина с голубой полосой по кузову, остановилась напротив нарушителей порядка, дверка открылась и тут же, как из ларца выскочили два милиционера, упитанные и скорые на руку. Ать-два! – и парни оказались в тёмном стеснённом ящике, пропитанном табачным дымом, смрадом потных человеческих тел и глухой неизъяснимой тоской по открытому пространству.

Это только в досужем разговоре граждане сетуют: «Куда смотрит милиция?». А милиция смотрит именно туда. Вон сколько разного люду у них в ящике! Тут и бомж перекатный, и семейный тиран, не сумевший по-хорошему уговорить жену, и невезучий домушник, застрявший в тесной фрамуге окна, и мертвецки пьяный человек не знавший края, и наши подгулявшие ухари-молодцы обречённые попасть под надзорное око уголовного Права.

Покружив некоторое время по городу, «воронок» остановился у железных ворот, гавкнули стальные задвижки и – вот приятели тесные объятья закона!

8

На другой день от беспамятного, безмятежного сна не осталось ни малейшего следа. Молодой здоровый организм деревенского парня Кирюши споро перемог алкогольную вялость тела, когда он, открыв глаза, упёрся взглядом в зашторенное стальной решёткой высокое окно, такое высокое, что и не дотянуться, не допрыгнуть, выход один – через стальную с маленьким квадратным проёмом дверь, весь вид которой говорил, чтобы все надежды были оставлены.

Пружинисто соскочив с дощатых, затёртых нар, Кирилл бросился к двери, но она ответила только задавленным протяжным стоном.

– Эй, баклан грёбаный, не динамь! Кантуй своего корешка – и парашу на вынос! Ноздри говном забило!

Кирилл хотел что-то возмущённо сказать, но, посмотрев на говорившего, тут же подавился словом; на нарах сидел, свесив голые волосатые ноги, испещрённые татуировкой, амбал лет сорока с лицом Франкенштейна, застаревшие шрамы на его образине намекали, что ему лучше не возражать.