– Нет, Хасан, – повторил он с тем непробиваемым, каменным выражением лица, которое всегда так пугало его новую пленницу. – Я не продам тебе англичанку ни при каких условиях, как бы сильно ты ни просил. Поэтому не трать напрасно своего драгоценного красноречия. Ты – корсар, Хасан аль-Файсад, и судьба твоя изменчива. Даже если тебе и удастся построить новую фелюгу и отправиться в рискованное плавание, кто даст мне гарантию, что с тобой ничего не случится, прежде чем я получу свои золотые монеты? Уходи, Хасан, и забудь рыжеволосую красавицу. А я забуду, что ты приходил ко мне и уста твои извергали столь безумные речи.
Глаза молодого араба блеснули из-под тонко очерченных бровей холодным блеском отполированной стали. Медленно, очень медленно он повернулся к владетельному аль-Беккару спиной и направился к двери.
– Клянусь тебе, торговец живыми душами, придет время – и ты еще раскаешься в том, что отказал мне в единственной просьбе, с которой и мог когда-либо обратиться к тебе, – зловеще бросил он хозяину дома, на насколько секунд обернувшись и метнув в того ледяной взгляд.
Почтенный Абу-Саид облегченно вздохнул, заперев за нежданным посетителем дверь, и воздел руки к небу.
– О всемогущий Аллах, чем я прогневал тебя, что за одно утро мне дважды довелось услышать столь немыслимые и дерзкие угрозы? – устало воскликнул он.
Глава 4
Джулиана едва успевала следовать за аль-Беккаром по бесчисленным коридорам огромного дворца. Утомительные трехчасовые сборы, включавшие в себя, кроме омовения, продолжительный массаж и ряд немыслимых процедур по уходу за телом, измотали ее так, что в голове не осталось ни одной мыли, а в наболевшем сердце – никаких чувств.
Ей уже не было страшно, а, пожалуй, лишь любопытно, что произойдет, когда они, наконец, достигнут покоев нового тунисского бея. Как это она, приличная английская леди, дочь почтенной графини Риверс, вдруг предстанет перед особой царского происхождения в той бесстыдной одежде, в которую обрядили ее темнокожие эфиопки: широких шароварах из прозрачного голубого шелка и короткой жилетке, затканной серебряными узорами и не имеющей впереди даже застежки, чтобы прикрыть грудь. Впрочем, на ее теле не осталось даже маленького кусочка, который был бы действительно прикрыт одеждой.
Голубые шаровары были так прозрачны, что сквозь них отчетливо просвечивал темный треугольник внизу живота, к тому же серебряный пояс находился слишком низко на бедрах. А неприлично расходящаяся спереди жилетка, наоборот, заканчивалась слишком высоко, и из-за этого весь живот оставался полностью открытым.
Несмотря на весь драматизм ситуации, Джулиане вдруг почему-то стало смешно. Что если бы она отважилась появиться в таком наряде на одном из благопристойных лондонских балов? Какой бы это произвело фурор! Наверняка последовало бы несколько обмороков, с десяток истерик и бесчисленное количество изумленно перекошенных лиц. Но скорее всего ее просто сочли бы опасной сумасшедшей и поспешили упрятать в Бедлам.
Наконец аль-Беккар со своей пленницей достигли огромного квадратного зала с ажурными решетками на высоких окнах, выходящих в тенистый сад, и многочисленными дверями из черного дерева с золотыми инкрустациями. Все здесь сверкало пышной восточной роскошью. Пестрые мозаичные стены, расписные потолки и упирающиеся в них тонкие колонны из светло-зеленого оникса с резными капителями отражались в отполированном до блеска розовом мраморном полу, таком гладком, что Джулиана подумала, что по нему можно было бы кататься, как по льду.
«Да, по таким полам не очень-то легко ходить в туфлях с высокими каблуками, – отметила девушка и удивилась: как ее еще что-то может забавлять в столь кошмарной ситуации. – Наверно, я просто начинаю потихоньку сходить с ума от всего этого кошмара», – усмехнувшись, заключила она. |