– А почему Вадим самолет встречал? – не отставал от меня Давид.

– Не получилось с самолетом. Улетел без меня, – ответила я, не вдаваясь подробности.

Дорожное полотно, судя по всему, было новеньким. Ни ямки, ни ухаба, поэтому «Ниву», которая мчалась на скорости за сто километров, не трясло и не раскачивало.

– В первый раз в Абхазии? – снова спросил Давид.

– В первый, – вздохнула я, понимая, что вскоре последуют другие вопросы. В висках застучал крохотный метроном. Первый признак того, что могу вспыхнуть, надерзить сгоряча, наговорить колкостей.

Но сказать об этом Давиду не решилась. Зачем обижать хорошего человека? Если бы не встреча с ним, где бы я сейчас была? Небось до сих пор тащилась бы по Казачьему рынку и ругала Любаву последними словами.

– Знаешь, как мы раньше хорошо жили! – Давид, не спросив разрешения, закурил. – Дружно, богато. Вино, мамалыга, мандарины, чай… И какой ты нации, вообще значения не имело. Все соседи – абхазы, грузины, русские, армяне – ходили друг к другу в гости, вместе пили вино и вместе отмечали всякие праздники.

– У нас тоже собирались, только во дворе, – улыбнулась я. – Родители отправляли меня летом к бабушке, в Бердичев. Все в доме знали друг друга с пеленок. Только нет уже ни того дома, ни того двора… Бабушка давно умерла. Да и Бердичев теперь за границей.

– А я что говорю? – посмотрел на меня Давид. – Явился Горбачев, началась перестройка, и все пошло вразнос. Воровать стали, грабить, молодежь наркотики попробовала. Брат на брата пошел, друг – на друга. И управы не найдешь. Грузины в милиции только грузин защищали. Молодые перестали стариков слушать и уважать. Страшное время было, не дай Бог, повторится!

Давид перекрестился с зажатой в пальцах сигаретой. Дым вылетал в открытое окно, но меня замутило сильнее. Надо бы, подумала я, попросить Давида остановить машину где-нибудь в живописном месте, и хотя бы с четверть часа подышать свежим воздухом, насыщенным запахами хвои, цветов и моря. Его огромное зеркало сливалось на горизонте с голубоватой дымкой. В нее садилось багровое солнце. Но я не попросила: неожиданно для себя постеснялась.

Конечно, у меня дух захватывало от открывшейся глазам красоты, и только червячок под ложечкой упорно и все сильнее напоминал о себе. Я с тоской вспоминала о недоеденной в кафе окрошке и оставленном на тарелке приличном куске хачапури. Он был безумно вкусным этот хачапури. Я даже хотела завернуть его в салфетку и забрать с собой, но мне вдруг стало стыдно. Я что, из голодных краев? Но как бы он сейчас оказался кстати, тот кусок! Я сглотнула густую слюну. Хоть бы какое-нибудь кафе встретилось по дороге…

– Далеко еще до Члоу? – спросила я, чтобы отвлечься от мыслей о брошенном хачапури.

– Далеко, – отозвался Давид, – восемьдесят километров до Сухума, и от него сорок. Самые тяжелые. Там государственные трассы не проходят. Раньше эта дорога Военно-Сухумской называлась. По ней через Клухорский перевал в Черкесию попадали, в Кабарду. Там очень древний торговый путь проходил. Говорят, часть Великого Шелкового пути.

– Клухорский перевал? – удивилась я. – Бывала я в тех местах. И в Теберде, и в Домбае, и в Архызе. Только не думала, что Абхазия находится так близко от Домбая.