– Раньше все было близко! – глубокомысленно заметил Давид. – Из Теберды маршрут был до Сухуми. Знаменитый Всесоюзный 43-й маршрут. Сколько ребят с рюкзаками ходили. Каждые два дня по сорок-шестьдесят человек. Ничего не боялись. Даже мотоциклисты и те перебирались. А теперь на Клухоре русские пограничники стоят. Другая страна, просто так границу не перейдешь! А ведь абхазы в Великую Отечественную тоже воевали, перевалы защищали от немцев.

– Фашисты дошли до Абхазии? – поразилась я, ощущая себя полной дурой. Оказывается, я совсем не знала не только географию, но и родную историю. Нет, кое-что знала, конечно, но, как говорится, в общих чертах, основные моменты. Остальное мне просто было не нужно.

– Фашистам на Кавказе дали по морде, – с гордостью посмотрел на меня Давид. – В Абхазии они только одно село захватили. Псху называется. Это далеко в горах. Но ниже фрицев не пустили. Сколько там егерей полегло… До сих пор их трупы в ледниках находят. Мой отец, ему пятнадцать было, вместе с братьями вступил в истребительный батальон. Они парашютистов ловили, диверсантов. Один раз пять десантников уничтожили. У нас призывной возраст издавна с пятнадцати лет до семидесяти. Мой прадед в восемьдесят лет парашютиста скрутил и в штаб доставил. Боевую медаль получил.

– Здорово! – искренне восхитилась я. – Молодец какой!

– Да, были раньше люди… – вздохнул Давид. – У нас двадцать два Героя Советского Союза только за Великую Отечественную войну. Хорошо воевали абхазы. Матерям не было стыдно за своих сыновей…

Пепел от сигареты упал ему на колени. Давид ругнулся и выбросил окурок в окно. Затем спросил:

– Тебе не дует?

– Спасибо! Все хорошо! – вежливо ответила я, продолжая созерцать пейзажи по обеим сторонам дороги.

Высокие горы, покрытые густым курчавым лесом, розовато-коричневые скалы, а на их фоне белые особняки, особенно яркие в лучах предзакатного солнца. Дома сильно смахивали на те, что я видела в Грузии. В большинстве своем двухэтажные, с балконами по всей длине здания, они утопали в садах, из которых порой виднелись только крыши. Одно удручало: тут и там мелькали развалины когда-то красивых строений, а участки заросли дурниной, сквозь которую не пройти, не проехать.

– Я слышала, вы с Грузией воевали в начале девяностых? – повернулась я к Давиду. – Такие красивые дома разрушили!

– Кому война, а кому мать родна… – скривился Давид. – Тут больше мародеры постарались, растащили все. Многие дома во время войны остались без хозяев. И абхазские, и грузинские. А восстановить их сейчас денег нет…

На дороге показалось медленно бредущее стадо – коровы вперемежку с козами. Машины впереди принялись сигналить, водители – орать и браниться. Давид тоже притормозил, высунулся из окна и что-то прокричал по-абхазски мрачному пастуху с длинным посохом в руках. Затем покосился на меня. Видно, проверил, поняла ли я, как он старается быстрее довезти меня до Члоу. Я ободряюще улыбнулась. Но тут пастух ответил в той же тональности, но более коротко, и сверкнул глазами из-под войлочной шапочки.

– Чтоб я тебя оплакал! – уже по-русски огорчился Давид. – Был бы он горный абхаз, я б из машины вышел. Но он из долины… Что с них возьмешь? Тут один дурак, не буду имя называть, купил жене шубу за сто тысяч. Песец называется. В ней в снегу на Мамдзышьхе спать можно! Спрашивается, зачем в нашем солнечном краю такая шуба?

Давид посмотрел на меня. Я пожала плечами. Он усмехнулся с таким видом, словно сказал: «Ничего, самое смешное впереди».

– Нынче в марте, чтобы людям показаться, пошла она в той шубе на свадьбу.