— Свадебное путешествие? — осведомился он. — Кстати, есть вероятность, что Лилиенталь влип в эту историю с потрохами.

Она забеспокоилась, спросила почему.

— Скажи-ка сначала, нашла ты нашего клиента?

Нет, не нашла, но узнала, как его зовут, кто такой, откуда приехал. Она все рассказала. Умолчала только о забавах Лашеноза с подружкой Габи: это к делу не относилось.

Пьер явно больше не сомневался, что Лашеноз — это Лорансон собственной персоной, который по какой-то неведомой причине не умер и теперь вернулся, чтобы отомстить.

— Новость слышала? — спросил он и выдержал паузу для эффекта. — Сегодня утром убили Луиса Сапату. Как раз в тот момент, когда я звонил к тебе в дверь с фотографиями Лорансона. Застрелили возле Данфер-Рошро!

Кенуа рассказал, что, расставшись с ней утром, отправился на авеню Маршала Монури, домой к Сапате. Он решил показать ему фотографии. Кто, как не Сапата, мог опознать Нечаева? Кому, как не ему, было знать, мог ли Лорансон вернуться с того света? Луис из дружбы к Лилиенталю взял тогда на себя завершающий акт этой истории. Но в квартире Сапаты ему открыли фараоны. Они допрашивали его слуг, супругов-филиппинцев, говоривших только на английском. И на ломаном испанском. Кенуа предложил свои услуги в качестве переводчика, но инспектор, какой-то Лакур, послал его подальше. И вообще, откуда он знает, что Сапату убили? Кто ему сказал? Инспектора очень это заинтересовало. К тому моменту об убийстве еще ничего не сообщалось. Оно попадет в программы новостей только в десять. Кенуа знать ничего не знал, но изобразил пронырливого газетчика, у которого везде свои люди. Но об источнике информации он умолчит: профессиональная тайна, господин инспектор! В конце концов господин инспектор выставил его вон.

— Вот такие дела, дорогуша! — закончил он.

Фабьена пыталась понять, что же все-таки происходит.

— А почему ты говоришь, что Марк в опасности?

Пьер проглотил остаток виски.

— Лилиенталь был главным инициатором смертного приговора Нечаеву. И уж если Лорансон захочет с кем-то рассчитаться, то в первую очередь с ним.

— А зачем было ждать для этого двенадцать лет? — спросила она.

Пьер покачал головой.

— Элементарно, Ватсон! Сам не знаю. Это единственный вопрос, который не вписывается в мою версию…

— Что сейчас будем делать?

— Главное, не теряй связи с Габи, — сказал Пьер. — Если швейцарец вернется, хорошо бы сразу про это узнать. Я двину в уголовную полицию, попробую там кого-нибудь расколоть… А в двенадцать встретимся в газете и позвоним Жюльену. Не знаю, что еще можно предпринять…

Зато Фабьена знала… Но решила пока промолчать.

IX

Эли Зильберберг отпер дверь на звонок.

На крыльце, спиной к нему, стоял человек и смотрел на соседний особнячок в дачном стиле.

Услышав, что дверь открылась, незнакомец обернулся.

Он был высокий — под метр девяносто, — седой, с морщинками вокруг очень светлых, стального цвета глаз и резкими чертами лица, загрубевшего от жизни на свежем воздухе.

Или просто от жизни, что тоже часто бывает.

Зильберберг жил на бульваре Пор-Рояль со стороны нечетных номеров. Чтобы попасть к нему, надо было войти в арку пошловато-респектабельного здания османновской застройки. Пересечь такой же безликий двор и войти в следующую арку. И тут вы словно оказывались вдруг за городом, на большой поляне, где стояло несколько особнячков. Один из них с тридцатых годов принадлежал семье Каролы Блюмштейн, матери Эли. Карола вернулась туда, когда разошлась с мужем. Здесь Эли прожил все свое отрочество и всю пору учения в лицее Генриха IV.