Ньевес, белоснежка по имени, имела смуглую, прокаленную солнцем кожу. Сонсолес с именем, впитавшим солнечный жар, блистала кожей снежной белизны. Он подумал о дымчато-серых чулках, контрастно оттеняющих белизну ноги.

Ну-ну, хватит. Он уже поплыл.

Марру тряхнул головой и беспричинно заулыбался. Его собеседница, однако, была настойчива:

— Вы не доскажете, чем все кончилось?

Прямые кроваво-рыжие лучи солнца на горных плато, голубые солнечные круги в горах Гвадаррамы, мягкие сероватые отблески на платьях Веласкесовых инфант, погасший свет голосов мадридских уличных слепцов, выпевающих номера лотереи, мутные зори на затуманенных небесах над Страной Басков!

— Чем кончилось?

У него вырвался сухой, если не сказать жестокий смешок. И он рассказал:

— После операции в Эскориале мы было решили остаться на несколько дней в Мадриде. Ведь по логике вещей искать нас должны были бы на границе или на дорогах, ведущих во Францию. Ну мы и решили не трогаться с места. Только поменяли гостиницу и вели жизнь простых добрых французских туристов. Луис был на седьмом небе. Но вечером второго дня испанская полиция вышла на нас. Я и тогда думал, а теперь почти уверен, что нас просто-таки сдали. Дело в том, что испанцам, пришедшим за нами в гостиницу, были известны имена, под которыми мы приехали, Луис и я. Мы чудом выпутались. Впрочем, никаких чудес: мы оба вместе были сильны, очень сильны. Ну так вот, кое-кто в Париже слишком начитался романов из «черной серии». И, должно быть, выдал нас испанцам, как только узнал, что задание выполнено. Таким образом, об этой истории никто не смог бы ничего рассказать… Концы в воду, и у них чистые руки…

Он снова рассмеялся и выцедил вторую порцию виски.

— Нашу машину засекли, паспорта ни на что не могли сгодиться, так что в принципе, куда ни кинь, нам каюк. Тут-то Луис взял дело в свои руки. Устроил сумасшедшую скачку, благо друзья помогли и весь семейный клан…

Он сделал движение, будто хотел коснуться ее руки.

— Вы действительно очень похожи на Ньевес… Хотя вид у нее не горожанки, а селянки, если вам понятно, что я имею в виду! Она нам очень помогла… Иногда и теперь я просыпаюсь в холодном поту, когда мне снятся те дни. Или от собственного хохота. Во всяком случае, через десять дней мы уже гуляли по Парижу, целые и невредимые. И даже позволили себе по пути обчистить банк в Жероне, так как были на полной мели!

Сонсолес громко рассмеялась.

Она теперь расслабилась совершенно. В мечтах она уже моталась по свету, пьяная от счастья, с тем полоумным тридцатилетним бродягой Луисом Сапатой, который впоследствии сделался ее отцом. Марру меж тем продолжал:

— В Париже не могли прийти в себя от удивления. Здесь нас уже похоронили и надеялись, что молодчики из Гражданской гвардии добросовестно продырявили нас у какой-нибудь придорожной канавы. Но мы возвратились, подозревая, что кое у кого рыльце в пушку. С обоюдного согласия решили не обострять отношения. Мы — молчок о наших подозрениях, сделали вид, что номер был прост и удался на славу. А Луис получил досрочное освобождение.

Она не сводила с него глаз.

— Вам бы следовало записать эту историю, господин Марру. Вышел бы сценарий для гениального фильма!

— Я уже подумывал об этом, — признался он. — Но я — никудышный рассказчик!

Сонсолес покачала головой.

— Ваш первый вечер в Сан-Себастьяне. Мой отец перед картиной Веласкеса… Вы все это очень здорово описали!

Она внезапно сорвала с носа очки, придававшие ей вид школьницы-отличницы.