Однако у Лиды хватило присутствия духа осадить Феоктисту, купив себе новые билеты за свой счет и не без некоторого ехидства напомнив горничной, чтобы не забыла вернуть хозяйке те деньги, которые были переданы Лиде от госпожи Карамзиной на поездку в третьем классе. Разумеется, у Лиды и в мыслях не было, что Феоктиста прикарманила бы их, но поставить на место невесть что возомнившую о себе служанку сам Бог велел!

И вот наконец с помощью заботливого кондуктора Лида прошла по проходу через чистый, уютный вагон, где приятно и ненавязчиво пахло лимонной кёльнской водой, только что разбрызганной в вагоне из новомодного, лишь недавно появившегося в обиходе пудрёза, и села в уголке дивана, к окошку. Кондуктор шепнул, что на этом месте будет особенно удобно поспать, когда барышня захочет отдохнуть, да и в кринолине здесь сидеть удобнее, чем около прохода.

Пока Лида сдвигала назад свой очень скромный, но все же занимающий некоторое место кринолин и усаживалась полубоком, опершись на подлокотник, кондуктор уложил ее черную шляпку-кибитку, украшенную палевыми и серыми цветочками, в картонку, а картонку и корзинку с провизией поместил в особую сетку. Пассажиры первого и второго класса сдавали свои тяжелые и громоздкие кофры в багажный вагон, в то время как вагоны третьего класса были забиты не только людьми, но и их вещами, среди коих можно было увидеть даже клетки с домашней птицей! Небольшой кожаный саквояж Лида положить в сетку отказалась и держала его на коленях, поскольку его содержимое имело для нее особенную ценность и она опасалась выпустить его из рук.

После смерти отца Лида осталась богатой наследницей. Даже при себе у нее имелась основательная сумма, хранимая в этом самом саквояже в секретном отделении вместе с кое-какими драгоценностями, унаследованными Лидой от матери. Сокровища были прикрыты томиком Пушкина, дагеротипными портретами родителей, ночной сорочкой, туалетными принадлежностями, пеньюаром и уложенными в вышитый холстинковый мешочек пантуфлями. Капитал же, бо́льшая часть драгоценностей и коллекция картин, заботливо собираемых ее отцом на протяжении всей жизни, находились под банковской опекой до Лидиного совершеннолетия или замужества. Если же ее настигала бы преждевременная кончина, всё наследовал дядюшка, но возможность близкой кончины представлялась Лиде маловероятною… так же, впрочем, как и скорое замужество!

Она перехватила любопытный взгляд дамы, усевшейся на противоположном диване. Лида приветливо улыбнулась и поздоровалась, однако дама неприязненно – точь-в-точь Феоктиста! – рассматривала ее изящное платье с модным, сдвинутым назад кринолином, отделанное дорогим кружевом, и накинутую на него шелковую шаль. Сама дама была облачена в темно-коричневое невзрачное платье с несколько перекошенным кринолином и такой же мрачный бурнус. Свою шляпку она снять не пожелала и сидела с неестественно выпрямленной шеей, опасаясь смять его о спинку дивана. Это придавало даме еще более осуждающий и суровый вид.

Лида и сама знала, что ее-то черное платье мрачным отнюдь не выглядит, хотя и считалось траурным. Да, она была скромницей, отнюдь не модницей, а все же сумрачных, так называемых немарких, тонов в одежде не любила и даже траурный наряд, носить который ей предстояло еще месяц, постаралась оживить блондовым воротничком, такими же манжетами и куракинской шалью в тон; к тому же хотелось ей предстать перед деревенскими родственниками не жалкой сиротой, а московской барышней, одетой вполне по моде. Что же до шали, то это было истинное сокровище, купленное Лиде отцом, который обожал делать жене, а потом дочери такие изысканные подарки. Подобные шали продавались лишь в нескольких модных лавках, были в Москве еще редкостью, хотя в Петербурге вошли в моду, и постоянно вызывали завистливые женские взоры.

Прозвенел звонок кондуктора, поезд дал прощальный гудок и тронулся.