* * *

Мне нельзя никому рассказывать, что я видела Полную Ауру. Если я это сделаю, нечестивицы обвинят меня даже в том, чего я не делала, поскольку не им ведь явилось чудо, да ещё и хватило смелости поделиться этим видением. Сестра Настоятельница собирается отправить меня в Башню Безмолвия, что рядом с Монастырём Очищения. Башня Безмолвия (как же мы её боимся!), возведённая из камней и пристроенная к стене (наверное, она служила монахам наблюдательным постом), с оконцами без стёкол, круглая и такая высокая, что приходится вытягивать шею, чтобы увидеть, где заканчивается её винтовая лестница, образованная восемьюдесятью восемью холодными каменными ступенями.

Меня могут заточить там без воды и еды, в одиночестве и под открытым небом, под стрекотание сверчков, которое завораживает, как неземной пугающий звук.

Оставят далеко от Обители Священного Братства, в окружении костей, которые светятся в темноте.

* * *

Я пишу эти строки в своей келье без окон, при свечах, которые догорают слишком быстро. Украденным на кухне ножом понемногу выскребаю в стене небольшую щель, чтобы впустить немного воздуха и света.

Свои листки я заворачиваю в простыню и прячу под деревянными половицами. Когда хочу сэкономить чернила, оставленные монахами, я прокалываю себе кожу иголкой, чтобы использовать кровь. Вот почему на бумаге появляются более тёмные пятна красного цвета. Иногда готовлю чернила из древесного угля или из растений и цветов, которые собираю тайком, подвергаясь опасности. Не менее опасно писать всё это сейчас, в этом месте, но я хочу напомнить себе, кем я была до того, как попала в Обитель Священного Братства. Что я делала, откуда взялась, как выжила? Не знаю, но что то сломалось в моей памяти, не позволяя мне вспомнить подробности.

Я сожгла много листков, запретных страниц, где говорилось о ней, о похороненной в зоне мятежниц ослушнице – о Елене.

* * *

Из выжженных земель, из уничтоженного мира распространилась мгла. Это холодный, липкий, как паутина, туман, но он распадается на пальцах, если к нему прикоснуться. У некоторых из нас на коже появились ранки, возникли зуд и сильная боль. А у одной служанки кожа изменила цвет, и больше мы эту служанку не видели.

Нам стало трудно дышать.

Вот уже несколько дней мы, нечестивицы, приносим всё новые жертвы, потому что избранные истолковали знамения нашего Бога, а Просветлённые объявили, что «без веры нет заступничества». Они предвидят катастрофы, и они единственные, кто может знать имя Бога. А для остальных оно непроизносимо, потому что нужно выучить тайный язык, который неуловим, как белая змея, пожирающая сама себя. Говорить на нём – всё равно что рвать себя на части, его «музыка» состоит из осколков, и произносить их так же трудно, как держать скорпионов во рту.

Нам трудно передвигаться, но мы приносим жертвы, чтобы уменьшить ущерб от тумана. Одни умерщвляют себя постом, другие передвигаются на коленях. Лурдес предложила в виде истязания посидеть на битом стекле.

Солнце, похоже, затмилось. Его свет померк, лучи нас не освещают, не дают нам тепла. Кажется, наступила вечная ночь.

Без веры нет заступничества.

* * *

Просветлённые велели нам продолжать жертвоприношения, иначе воздух окаменеет и мы умрем, застыв в тумане. Мы доверяем посланиям Просветлённых, потому что у них – все достоинства избранных. Они – посланницы света и поэтому обладают эфемерным голосом Младших Святых, пророческим видением Полных Аур и совершенным слухом Ясновидиц. Они посредницы между нами и божеством прародителем, тем тайным Богом, который существовал с незапамятных времен и предшествовал богам, созданным людьми.

Сестра Настоятельница выкрикивает в коридорах: «Без веры нет заступничества!» Мы кашляем и сплёвываем белую слюну, дрожа от холода.