— Ни одно злое дело безнаказанным не останется.

Пасер поднял глаза к изображению богини Маат, взвешивающей чье-то сердце на весах истины. При жизни сердце человека, изображенного на фреске, было правдивым и потому весило меньше перышка. Умерший улыбался: его ка не пожрет бог-крокодил, и душа будет жить вечно.

— Сердце Хенуттауи весит побольше, чем перышко, — заметила я.

— Ешь только ту еду, что готовит Мерит, — печально напутствовал меня Пасер и удалился.

Меня одолевали недостойные мысли: я родила двух сыновей, ездила с Рамсесом сражаться с шардана, а теперь, из-за смерти фараона Сети, все это забыто. Слова приветствия, что выкрикивали утром воины, сменятся завтра горестными причитаниями. Хенуттауи и Исет вместе с царицей Туйей рыдают в храме Амона, оплакивают лживыми слезами моего единственного заступника. Кажется, все, к чему я прикасаюсь, обращается в пепел.

Ужин в тот вечер прошел в печали. Трон Сети на помосте пустовал. Исет предложила Рамсесу сесть на трон, но он резко спросил:

— Зачем?

После этого никто из придворных не произнес ни слова.

Ночью, в своих покоях, я кусала губы, борясь с искушением рассказать мужу о подслушанном разговоре. Рамсес сидел на ложе черного дерева, инкрустированном золотом, на котором я спала еще ребенком, приезжая с двором на лето в Аварис. Оно стояло посреди комнаты на возвышении; за окном виднелся пришедший в запустение парк. Пруды полностью затянула ряска, и рыбки, наверное, погибли.

— Ты видела его конюшни? — тихо спросил Рамсес.

Ему не хотелось говорить о смерти отца. «Он так и будет носить горе в себе, — подумала я, — словно узник — тяжкие оковы».

— Конюшни — огромные. — Голос его звучал словно издалека. — Пять тысяч боевых коней.

Я прижала к груди одеяло. Даже жар от тлеющих в жаровнях углей меня не согревал.

— Во всех Фивах столько не наберется, — сказала я.

— И содержат их как следует. — В глазах Рамсеса блеснул наконец огонек. — Оружия у отца — больше чем на десять тысяч воинов, и всегда наготове четыре тысячи колесниц. Он очень серьезно относился к угрозе со стороны хеттов.

— Хетты много поколений пугают нас войной.

— Но не до такой степени. Оглядись — видишь, какая разруха? Вся царская казна ушла на подготовку к войне! С тех пор как хетты завоевали Митанни, между нами не осталось никаких препятствий. Отец понимал, насколько это опасно. Он знал: война — вопрос времени. Пасер говорит, что Муваталли нападет, едва узнает о смерти Сети.

— Еще одно сражение?

Мы только что одержали победу над шардана. Впереди — погребение фараона. Слишком много всего на нас свалилось.

Рамсес уныло смотрел на угли.

— Нет, Неферт, не сражение. Война.

На следующее утро тело фараона Сети обмотали пеленами и уложили на помост на палубе «Благословения Амона». Губы Сети изогнулись в спокойной улыбке — кончилось его бдение на северных рубежах Египта. Через двадцать дней он приплывет в Фивы, семьдесят дней его будут бальзамировать, а потом фараон уснет в своей гробнице, подобно прочим великим царям Египта.

Рамсес стоял на палубе. Над кораблем торжественно реял один-единственный флаг — с изображением мумии Осириса. На берегах женщины в длинных траурных одеяниях пускали по воде перед кораблем цветы лотоса и били себя в грудь — чтобы боги знали о нашем горе.

Рыболовы и деревенские жители падали на колени, приветствуя своего фараона. Если б они знали правду о его смерти, они бы не только плакали и кланялись!

Наконец мы прибыли в Малькату.

— Не выпускай детей из виду.