|
Что я, ландриновый леденец, что ли? Охота была менять шило на мыло. И засмеялась, обнаружив способность мгновенно переходить от скорби к веселости. Решив, что теперь можно, Эраст Петрович пошумнее шагнул на последнюю ступеньку и распахнул дверь. На него воззрились двое: барышня в широкополой соломенной шляпе, с деревянным этюдником через плечо, и высокий, чубатый мужчина с нервным выражением угловатого лица. Девушка была премилая. Верней, тут уместней было бы иное определение: хорошенькая – да, но, пожалуй, без милоты – слишком острый и прямой взгляд, упрямство и решительность в рисунке рта. Красивая, бойкая, с характером, определил Эраст Петрович. – Прошу извинить, как бы мне попасть в канцелярию? – с подобающей практиканту застенчивостью спросил он. – Да вам точно ли канцелярия нужна? – Мужчина оглядел его с головы до ног. – Может быть, вам в контору? Тогда напрасно изволили затрудниться – это внизу. Ежели вы насчет практики, то ступайте к Кронбёргу. Такой крысеныш в пенсне, подле окна сидит, как спуститесь, налево. – Нет, мне надобно к господину барону. Я взят на место секретаря, временно… Померанцев, Павел Матвеевич. Так звали действительно существовавшего однокашника Александра фон Мака (на случай, если мосоловским вздумается проверить). В имени коллежский асессор ни разу не споткнулся, хотя оно изобиловало трудными звуками «п» и «м». Поразительно, но стоило Эрасту Петровичу в ходе какого-либо расследования преобразиться в иной персонаж, и проклятое заикание бесследно исчезало. Впрочем, он давно уже к этому феномену привык и не удивлялся. – Ландринов, машинист «Ремингтона», – представился лохматый, не предлагая руки. – Это не паровоз, а подобие настольной типографии. Фандорин хотел сказать, что знает (у него самого дома имелась пишущая машина «Ремингтон», шедевр технического прогресса), но барышня вмешалась в разговор: – Какое у вас интересное лицо! И эти виски! Они такие от рождения? Послушайте, я хочу вас написать. – Чего тут интересного? – засердился Ландринов. – До седых волос дожил, а все студент. Вам сколько лет, сударь? Эраст Петрович конфузливо развел руками: – Уже двадцать семь. Я из вечных студентов. Денег, знаете ли, недостает. Год отучишься, потом год служишь где-нибудь. Поднакопишь немного средств – снова учишься… – Ну, коли вы тут целый год прослужите, мы будем часто видеться, – сказала девушка. – Так что подумайте насчет портрета. У меня маслом хорошо выходит. Я – Мавра. Без отчества. Просто Мавра и всё. В самом деле, похожа на мавра, подумал Эраст Петрович. На мавра-альбиноса: припухлый рот, вздернутый носик, вьющиеся светлые волосы. Не зря в Японии говорят, что имя – это судьба. Как человека нарекут, таким он и будет. Девушка протянула руку – не для поцелуя, а лопаточкой. Сжала ладонь коллежского асессора тонкими, но на удивление сильными пальцами и, поправив на плече лямку этюдника, ушла вниз по лестнице. – Что взглядом провожаете? Хороша? – с деланной небрежностью спросил ремингтонист. Фандорин оставил вопрос без ответа. Невежливые люди хороши тем, что с ними самими можно тоже не церемониться. – Поднимаясь по лестнице, я слышал женский плач. Что-то произошло? Ландринов покривился: – Поревела немножко. У нас тут история приключилась… Ну да вы, конечно, слышали. – Вы про смерть Леонарда фон Мака? – Да, извели-таки старого паука. Яду в чайник подсыпали. В голосе ремингтониста не слышалось и тени сожаления – такой уж, видно, человек: один у него «тьфу», другой крысеныш, третий паук. – Кто же это его? – шепотом спросил Эраст Петрович. |
