|
— А вот начинать писать нельзя было ни в коем случае, вы их тем самым спровоцировали, и теперь гады еще неизвестно что придумали. Вот ведь как мне с вами не повезло! Мало того, что вы кашу всю заварили, так вы еще такое безумие выдумали — писательством занялись! Как вам только в голову пришло — в такое время бумагу марать, рисковать, что гадам ваша писанина на пользу придется! Может, из-за камня этого, нефтяного, вот-вот война разразится, а вы ни сном ни духом — разрушены и как ребенок малый нюни распустили, — от негодования гость на тумбочке вскочил и теперь, пританцовывая от возбуждения на месте, горячо жестикулировал, рискуя повалить пластмассовую бутылку с отравой.
— Теперь я понимаю, почему Фонарев так нагло себя ведет в последнее время: он уже уверен, что козырь перешел к нему на руки, — тут гость бахнул кулачком по бутылке: глухо прянув, она рухнула на пол плашмя, покатилась. Горячась, Петенька стал напряженно тереть лоб. Глеб, впечатленный пылкой речью гостя, задумчиво и не сразу восставил бутылку на место. — Что ж, еще не все потеряно, — наконец оживился гость и снова хлопнул по бутылке, но в этот раз она устояла, — то есть, конечно, потеряно все, но поправить удастся. Нам бы только Ираду дождаться: отправилась сюда еще вчера и вот-вот уж должна объявиться… Сказав это, гость выжидающе хитро посмотрел на Глеба, в лице которого второй раз за это утро проявилось живое удивление, когда-то для него означавшее потрясение. — И кстати, у меня еще к вам есть весточка от отца, — добил Глеба пришелец. — Он полгода разыскивает вас: недавно мне удалось наладить с ним связь и немного успокоить. На Глеба это произвело впечатление, какое могло бы произвести сообщение о помиловании на субъекта, еще до выстрела обморочно стекающего по стене расстрела. Заметив это, довольный Петенька вернулся к своей папиросе, потрубив, раскурил ее и, побалтывая в воздухе ножками, уселся на краю тумбочки. Лихорадочно задумавшись, Глеб вспоминал, что Ираду он не видел уже два года. Оказавшись на Физтехе, она чудесным образом обрела там уют и спокойствие — и вскоре стала примечательным и почти родным персонажем общежития его факультета. Легко освоившись с новой жизнью, Ирада устроилась на работу в институтском буфете. До Глеба доходили слухи, что кто-то из студентов, взявшись за ликвидацию ее безграмотности, оказался настолько успешен, что она стала подумывать о поступлении на подготовительные курсы библиотечного факультета Института культуры, что поблизости от Физтеха, на Левобережной. Глебу также вспомнилось, как, несмотря на ее всегдашнюю приветливость и благодарную теплоту, которая излучалась ею при каждой их редкой встрече, он испытывал сладкое щемящее чувство… Придя наконец в себя, Глеб оживился, встал, прошелся, посмотрел в окно — и заплакал. Потом засмеялся и снова заплакал. Петенька, сердито глянув, буркнул: — Это еще к чему?… Глеб бросился к нему, схватил под мышки и, подняв, как ребенка, над головой, тряхнул: — Это правда?! Петенька, морщась в его объятиях и опасаясь своей зажженной папиросы, зашипел: — Немедленно поставьте меня обратно, вы с ума сошли, я щекотки боюсь… — И когда его требование было выполнено, поспешно поправляя задравшийся на животике свитер, добавил: — Какая мне нужда вас обманывать, если я здесь? Впрочем, можете мне не верить… — он пренебрежительно подмахнул ручкой, — но, когда выберемся отсюда, я вам это припомню. Глеб не знал куда себя деть. Он то вставал и подходил к двери, то шел в ванную и пил из-под крана воду, то закуривал и тут же бросал папиросу, то пристально взглядывал, искаженно улыбаясь, на Петеньку. Тот заблаговременно предупреждал его своим "Но-но!", прекрасно зная, что взгляд этот означает: еще чуть-чуть — и ему снова придется оказаться в неосторожных объятиях брата. |
