— Папа, я сама открою!

Дочь прошмыгнула вперед и, встав на цыпочки, прильнула к дверному глазку. Она была самой маленькой девчонкой в классе, но ничуть об этом не беспокоилась, хотя Гарри даже звонил школьному медбрату, чтобы осведомиться, хватает ли ей витаминов для нормального роста.

— Добрый вечер!

Снежинки на воротнике Онкиного пальто уже превратились в капельки. Каждая из них, подставив лампочке бок, притворялась самоцветом.

— Проходите, пожалуйста, — сказали дети в один голос.

Вешая холодное и влажное пальто на любезно предложенные плечики, в приоткрытую дверь гостиной Онки увидела Марию.

Мария, перехватив её взгляд, встала и вышла навстречу.

Вешалка звякнула о перекладину.

Мария подала руку; Онки, скомкав паузу, приняла рукопожатие.

Гарри стоял, розовея. Повзрослев, он не утратил этой восхитительной способности: стоило ему разволноваться, рассердиться, застыдиться — прекрасные сады его души взращивали сочные яблоки щек. Гарри как всегда был чисто выбрит. Он некстати вспомнил, что так и не накрасил ресницы.

Несмотря на привкус принужденности, вечер сложился. Дети выручали взрослых, зашивая все неловкие паузы яркими нитками своих маленьких радостей и огорчений. Их двойки, ссоры с товарищами, выигрыши в автомат или прохождения компьютерных игр витали над столом ванильно-коричными облаками.

— Леди Онки, попробуйте кекс! — мальчик, трогательно гордый своим первым кулинарным шедевром, хотел только, чтобы его старания оценили. И он, и его сестра — оба впадали в замешательство, когда нужно было обратиться к кому-то из женщин. Они давно уже морально готовились называть «мамой» Марию, но постеснялись делать это при Онки.

Гарри беспомощно взглянул на бывшую жену. Он ждал и боялся, что она сделает сыну замечание, и теплая атмосфера вечера рассыплется, как упавшее с ёлки украшение.

Вилка в руке Онки Сакайо неуклюже звякнула о край тарелки, но она сделала вид, что ничего не произошло.

— Леди Мария, попробуйте и вы! Мой брат очень хорошо готовит! На мои именины он сам пек коржи для торта!

Онки оценила милосердие дочери. Она выстрадала улыбку и для пущей убедительности своего понимающего смирения взяла с тарелки большой кусок заиндевелого в сахарной пудре рождественского кекса.

Так и должно быть. Всё правильно. В век репродуктивных технологий мать — понятие этическое, а не биологическое. Она не заслужила того слова, которое хотела услышать.

Возвращаясь домой, Онки отпустила такси, чтобы пройти пешком несколько кварталов.

Рождественская ночь — самая пустая и тихая ночь года. Проспекты свободны от машин, все заведения закрыты, на тротуарах — ни прохожего… Все попрятались в семейные гнезда от холодного дыхания звездного неба. Одна только Онки стояла посреди перекрестка и задумчиво смотрела на мигающий желтый свет.

В Атлантсбурге почти не бывает морозов. Зябко, однако. Она спрятала руки в карманы и пересекла проспект. Ощущение собственной неприкаянности и одиночества неприятно зияло среди привычных мыслей.

На ходу Онки залатала эту дыру: на душе может быть скверно потому лишь, что заняться нечем. Завтра будет день — будет работа.

Её фигура в простой куртке на синтепоне одну за другой перечеркивала лужи фонарного света.

Тень то удлинялась, то вырождалась в грязное пятно под ногами.