«Ричард… Ричард…» — повторяла она про себя дорогое имя, как будто это было заклинание, способное изгнать зло. Но когда она думала о том, что Ричард сейчас спокойно едет Форт-Юкон к своей жене и даже не знает, что тут с ней происходит, ей становилось плохо.

День клонился к закату. Незаметно наползала ночь. Фигура Конрада уже тонула в сером сумраке, а он все стоял, покачиваясь, словно пьяный, но сдаваться не желал.

Собаки в упряжке проголодались. Распластавшись на снегу, они задрали к небу покрытые инеем острые морды и принялись душераздирающе выть.

— Ты все еще тычешь в меня это проклятое ружье? — спросил Конрад.

Она что-то простонала.

— Уходи… пожалуйста, уходи.

Она едва различала его в темноте. Он тоже плохо видел ее и направленное на него дуло. Противоборство продолжалось. Напряжение все нарастало. Для Джоанны это состязание двух самолюбий было настоящей пыткой. Тогда как Конрад испытывал даже нечто вроде азарта — несмотря на голод и утомление. Он знал, что в конце концов победит. Он был уверен… а тогда уж…

Неожиданно до его ушей донесся протяжный стон. Глаза его вспыхнули хищным огнем. Конрад увидел, как худенькая фигурка за окном покачнулась. Он резко пригнулся, и в ту же секунду над головой у него просвистела пуля. Джоанна почувствовала, что теряет сознание и в последний момент выстрелила, отчаянно пытаясь спастись. Конрад Оуэн выпрямился и плотоядно захохотал. В один прыжок он очутился у окна. Так и есть! Эта дуреха свалилась в обморок. Даже ружье выронила. Наконец-то! Он непрерывно похохатывал и потирал затекшие руки.

Затем пнул распростертое тело незадачливого индейца, перешагнул через него и закрыл за собой дверь хижины.

11

Очнувшись от обморока, Джоанна обнаружила, что лежит на кушетке в гостиной. Она задыхалась. Кто-то вливал ей между стиснутыми зубами виски. Джоанна застонала, сделала глубокий вздох и села. Все ее тело пробрала дрожь.

— Ричард… — сказала она.

И тут услышала издевательский смех и увидела, что над кушеткой склонился Конрад Оуэн.

— А вот и не Ричард, моя красотка. Это же я, твой милый — тот самый, что под дождем… как там поют — «Стоит милый под дождем — ничего, не сахарный…» Ахха-ха-ха-ха! — снова закатился он.

Его хохот звучал в маленькой комнате, подобно раскатам грома, и Джоанне хотелось заткнуть уши. Казалось, его смех, да и он сам, заполняет здесь все пространство, не оставляя места для воздуха. Ее сковал ужас. Тяжело дыша, она лежала и не сводила с него взгляда, в лице ее не осталось ни кровинки.

Он зажег лампу и задернул занавески. Затем снял шапку и рукавицы, расстегнул шубу, под которой оказалась серая фланелевая рубашка.

Собаки за окном затихли — им дали еду. Но зато все время слышался слабый стон — индеец Киши так и остался лежать на снегу, связанный по рукам и ногам. Он же может замерзнуть насмерть!

— Там Киши! — выкрикнула Джоанна. — Сейчас же внеси его в дом, дай ему поесть… Ты! Грязная скотина! Впусти его!

Конрад засунул большие пальцы за ремень.

— Да брось ты, детка. Зачем так шуметь? Этот чертов метис вполне заслужил такую смерть.