Мистер Дэд издал звук, обозначавший, что он поступил бы точно так же.

— Я упомянул об этом переживании — и оно не единственное из тех, о которых я мог бы поведать, — потому что хочу, чтобы вы разделили мою точку зрения, что, если предприятие, даже такое благородно задуманное и честно исполненное, как Уолдингстентонская школа, начинает рушиться и увядать, это означает, что каким-то образом где-то вы заложили в него непригодный сорт глины. Это означает не то, что Бог не прав и отступился от вас, но то, что вы не правы. Вы, может быть, мистер Хас, великий и знаменитый учитель, но вовсе не из-за того пьедестала, который вы для себя построили. Бог все-таки более великий и более знаменитый учитель. Его вы явно не смогли убедить, даже если бы вам и удалось убедить нас в нынешнем совершенстве Уолдингстентона… И это практически все, что я обязан был сказать. Когда мы со всей смиренностью предлагаем повернуть школу на новый и менее претенциозный путь, а вы противостоите нам, то наш ответ таков. Если бы вы действовали так верно и мудро, как вы провозглашали, вы не оказались бы в таком положении и эта дискуссия никогда бы не состоялась.

Наступило молчание.

— Сказано правдиво и с достоинством, — заметил мистер Дэд. — Вы выразили мое мнение, сэр Элифаз, лучше, чем я смог бы это сделать сам. Благодарю вас.

Он коротко прокашлялся.

7

— Вопрос, который вы поставили, я задавал себе и сам, — сказал мистер Хас, на минуту глубоко задумавшись. — Нет, я не чувствую себя виноватым в греховных действиях. Я по-прежнему верю, что работа, которой я себя посвятил, была правильной по духу и намерениям, верной по своему плану и методике. Вы призываете меня сознаться, что вера моя разбита и обратилась в прах, но моя вера прочна как никогда. Бог — в моем сердце, во всяком случае, в моем сердце присутствует Бог, который всегда вел меня к добру и ведет сейчас. Совесть моя чиста. И те несчастья, о которых вы говорите как об испытаниях и предупреждениях, для меня — только необъяснимые бедствия. Они ошеломили, но не запугали меня. Они поразили меня, как бессмысленные и несообразные события.

— Но это ужасно! — потрясенно воскликнул мистер Дэд.

— Вы подтолкнули меня, сэр Элифаз, от дискуссии о делах нашей школы к более фундаментальным вопросам. Вы подняли проблему морального управления миром, проблему, которая угнетает мой мозг с момента моего прибытия сюда, в Сандеринг, хотя действительно, неудача — это осуждение, а успех — солнечный свет Божьего одобрения. Вы верите, что великий Бог звезд, океанов и гор внимательно следит за нашим поведением и реагирует на него. Его чувство правоты то же самое, что и наше; он разделяет общие стремления. И ваше процветание — не что иное, как знак вашей гармонии с этим верховным Богом.

— Я бы не стал заходить так далеко, — вмешался мистер Дэд. — Нет. Не столь высокомерно.

— А мои неудачи демонстрируют его неодобрение. Хорошо, я поверил в это; я поверил, что правота совести директора школы должна быть тем же самым, что и правота судьбы, я так же подпал под успокаивающее воздействие теории процветания; но сокрушительные события, которые со мной приключились и привели, согласно вашим утверждениям, к погибели всех результатов и самого значения моей жизни, поставили передо мной фундаментальный вопрос: имеет ли этот порядок Великой Вселенной, этот Бог звезд, какое-нибудь отношение к проблемам нашей совести и интересуют ли его усилия человека поступать правильно? Этот вопрос взывает ко мне из глубины веков.