Но я ни капельки не собираюсь льстить вам, и, если вам так показалось, простите меня, но позвольте изложить то, ради чего я пишу вам. Одной из самых привлекательных ваших черт для нас было то, что вы были с нами всегда так весело гуманны. Вы всегда были разным. Я видел, как вы давали уроки, которые можно назвать лучшими в мире, и видел ваши плохие, но веселые уроки. А были случаи — например с тем ноябрьским фейерверком, — в которых, как мы думаем, вы были резки и не правы…
— Я был не прав, — сказал мистер Хас.
Это едва не привело к бунту. Но вы тогда добились своего, и вот почему Уолдингстентон не может существовать без вас. Когда вокруг фейерверка разгорелся скандал, мы созвали школьный митинг, пригласив старост, и допустили на нем несколько грубых высказываний — вы никогда не слышали об этом митинге, — мы единодушно заявили, что считаем вас неправым, но, правы вы или не правы, мы не вмешались и не допустим продолжения конфликта. Наверное, вы помните, как быстро была замята, эта ссора. Но именно так вы нас завоевали. Вы поступили неверно, вы позволили нам увидеть вас насквозь; я не знал такого директора школы или отца, который выдал бы себя так беззаботно, как вы; вы никогда не выставляли перед нами ложного фасада, и в результате каждый из нас знал: все, что нам известно о вас, существует в вас на самом деле; любой ученик младших пяти классов может заглянуть туда и осознать, что вы ведете нас к тому, к чему стремитесь сами всем сердцем и душой, и что школа движется в этом направлении и живет им. Мы, ребята из Уолдингстентона, всегда ощущаем эту общность, когда собираемся вместе; в нас есть что-то, чего не хватает многим другим парням, которых встречаешь здесь, даже выпускникам знаменитых школ. Это не хвастовство собой, сэр, а простая констатация факта, что жизнь, к которой мы приобщились в Уолдингстентоне, более важна для нас, чем наши физические жизни. Точно так же, как она более важна для вас. И дело не только в способе, которым вы учили нас, хотя учили вы нас блестяще, дело в том, как вы чувствовали, что она захватывает нас. Вы заставляли нас думать и чувствовать, что прошлое всего мира было и нашей собственной историей — от оленьих пастухов Севера до египетских жрецов, от солдат Цезаря до испанских алхимиков; ничто не было мертвым, и ничто не было чужим; вы сделали исследования и развитие цивилизации нашим приключением, а все будущее — нашим ожидаемым наследством. Большинство людей, с которыми я встречался здесь, чувствуют себя потерянными на этой войне, они похожи на кроликов, выгнанных из норок наводнением, но мы, ребята из Уолдингстентона, воспринимаем ее как ежедневную работу, и, когда придет мир и начнется новая жизнь, это тоже вольется в историю для нас; ежедневная работа, которая присоединится к предыдущей. Вот в чем сущность Уолдингстентона, именно это толкает вас на нескончаемый вышний путь. Другие парни, которые прибывают сюда из разных школ, как мне кажется, не имеют дороги вовсе. Они сильны и смелы по натуре или стали такими под влиянием сообщества; они хорошие бойцы и стойкие люди, но то, что поддерживает их, — либо привычка и пример окружающих, либо что-то неглубокое, не дающее силы выстоять до конца: смутная лояльность по отношению к Империи, стремление наказать «гуннов» или восстановить мир в Европе, какие-то близорукие взгляды подобного рода, мотивы, которые оставят их выброшенными на берег после войны, во всяком случае, без дела, которое стоило бы продолжать. Поговорить с ними о послевоенном времени — значит осознать, в какие тупики завели их учителя. Они понимают, против каких идей надо бороться, но не понимают, за какие идеи следует бороться. Разве что за несбыточную мечту вернуться куда-то и поселиться там, как они привыкли жить, а в остальном у них вообще нет и намека на идею. Вся ценность Уолдингстентона заключается в том, что он проводит человека мимо тупиков и направляет на путь, которым он может следовать до конца своих дней; он делает его игроком, в составе беспредельной команды и в одиночку играющим с Творцом. |