— Коза драная! — заявил Илларион Валерианович, как только за ней закрылась дверь или даже чуть раньше. — Не иначе из-под шефа посреди ночи выдернули!

— Давай не будем об этом, — предложил специальный агент, вернул папку в шкаф, а откуда-то со второго ряда вытянул бутылку коньяка. — Ты, ефрейтор, подожди пока в коридоре. Нам тут всё хорошенько обмозговать надо — вдруг ещё какие вопросы возникнут.

Не возникли. Так я об этом Альберту Павловичу и сказал.

— Ну хоть так, — пробормотал тот. — Насколько понимаю, твоя история особых подозрений не вызвала. Как минимум её сочли достаточно убедительной, чтобы озвучить в суде. Тоже ничего хорошего, но, по крайней мере, не полная катастрофа.

— Катастрофа? — опешил я. — Да вы ведь это всё сами и срежиссировали! Только не говорите, будто нашей задачей было не этого припадочного Стребинского под монастырь подвести! Мы сделали — так что не так?

— Всё не так, Петя! — объявил Альберт Павлович. — От и до! Не в моих принципах распространяться о внутренней кухне, но тут случай особый — тебе нужно знать, в какую историю мы вляпались и почему. Иначе не проникнешься серьёзностью момента, а там и до беды недалеко.

Я невольно сглотнул, а куратор последний раз затянулся и кинул только-только раскуренную папиросу на пол, где и без того уже хватало окурков.

— Феликс Стребинский — единственный сын князя Стребинского. Его папенька пользуется непререкаемым авторитетом в эмигрантских кругах Лютиерии и при всяком удобном случае вставляет нашим дипломатам палки в колёса. Во многом именно его стараниями внешнеполитическому ведомству не удалось наладить конструктивный диалог с прогрессивными политическими силами западной Латоны.

— И что его сын делает в Новинске? — спросил я, хоть и следовало проявить терпение.

Альберт Павлович недобро улыбнулся.

— Феликс прошёл инициацию в Айле, но проявил себя хуже некуда. Поэтому его пропихнули в программу репатриации соотечественников.

Я досадливо поморщился.

— И этот псих настроился на Эпицентр?

— Настроился, — подтвердил куратор. — Мы не смогли ничего сделать, поскольку за Феликса ходатайствовал великий князь Михаил. К тому же предполагалось, что папенька поумерит пыл, а когда этого не случилось, было решено прижать его наследника к ногтю, выставив того неуравновешенным и в силу этого абсолютно неблагонадёжным. Никто не собирался отправлять его в кутузку, нужно было лишь запретить доступ к Эпицентру для дальнейших подстроек, лишить сверхспособностей. И самое главное — сделать всё так, чтобы не возникло ни малейшего подозрения на провокацию.

— Так и не возникло! — заявил я со всей уверенностью. — Всё чисто прошло! В чём проблема? Или… Это всё из-за обер-полицмейстера, так?

— К этому мы ещё вернёмся! — отмахнулся Альберт Павлович. — Общеизвестных слабостей у Стребинского-младшего две: неумение пить и комплекс относительно размеров мужского достоинства. Поставить на медосмотр Валентину не составило никакого труда, а там у Феликса едва припадок не случился, когда его детородный орган поименовали «малышом».

Я понимающе кивнул, припомнив, как меня самого до крайности раздосадовал вердикт медсестры «без особенностей».

— Было там ещё кое-какое ментальное воздействие, но с тех пор минуло уже два месяца, все те крючочки давно в подсознании укоренились, никакой эмпат-психолог в ходе психиатрической экспертизы ничего не найдёт, — просветил меня куратор. — Только я и подумать не мог, что Феликс слетит с катушек! Рассчитывал самое большее на прилюдное нарушение общественного порядка и оскорбление действием.