Джимми продолжал оглушительно шуметь. Он пронзительно визжал, не переводя дыхания, точно женщина, которую подвергают пытке; он колотил ногами и руками. Мука его страха жестоко терзала нам сердца и вызывала одно желание — бросить все, убежать из этого глубокого, как колодец, и качающегося, как ветка, помещения, вернуться обратно туда на ют, где можно было, не слыша этих воплей, пассивно дожидаться в полном бездействии своего смертного часа. Мы крикнули ему, чтобы он «заткнулся ради Христа». Он удвоил крики. По всей вероятности, он сам едва различал шум, который он производил. Мы представляли себе, как он корчится в темноте, на краю верхней койки, колотя обоими кулаками по дереву, широко раскрыв рот, из которого вырываются непрекращающиеся вопли. Это были отвратительные минуты. Облако закрыло солнце, и просвет нашей двери угрожающе потемнел.

Каждое движение судна вызывало в нас тошноту. Мы толкались в тесноте, которая едва позволяла нам дышать, и чувствовали себя совершенно больными.

Боцман крикнул нам вниз:

— Эй вы там, пошевеливайтесь! Нас обоих сейчас смоет отсюда, если вы не поторопитесь!

Три раза волна переливалась через высокий борт, обрушиваясь на наши головы целыми ведрами воды. Тогда Джимми, потрясенный толчком, прекращал на минуту свой шум, быть может, ожидая, что корабль пойдет сейчас ко дну, — затем сызнова начинал отчаянно громко вопить, словно припадок страха вливал в него новые силы. В самом низу груды, которую мы разбирали, лежали слоями гвозди на несколько дюймов глубины. Это было ужасно. Казалось, будто все гвозди, которые не успели вбить где-либо в другом месте, проникли в эту мастерскую корабельного плотника. Тут были гвозди всех сортов, остатки запасов от семи плаваний. Железные гвозди, медные (острые, как иглы), гвозди для насосов с большими шляпками, похожие на крошечные железные грибки; гвозди без шляпок (ужасные); французские гвозди, изящные и тонкие. Они лежали плотной массой, более неприступные, чем ощетинившийся еж. Мы остановились, мечтая о лопате, между тем как Джимми продолжал вопить под нами, точно с него сдирали кожу. Наконец мы с ворчанием погрузили пальцы в железную массу, тотчас выдернули их, почувствовав резкую боль, и начали трясти руками, разбрасывая вокруг себя гвозди и капли крови. Мы передавали боцману полные шляпы подобранных гвоздей, а тот, словно исполняя какой-то мистический обряд умилостивления, далеко отбрасывал их в бушующее море.

Наконец мы добрались до переборки. Доски были чрезвычайно толстые. Славный корабль был этот «Нарцисс!» Прочно слаженный до малейших деталей. Это самые толстые доски, из которых когда-либо сколачивали судовую переборку, думали мы, и только тут заметили, что второпях выбросили за борт все нужные инструменты. Нелепый маленький Бельфаст попробовал проломить их собственной тяжестью и, как козел, подпрыгнул обеими ногами, проклиная добросовестность клайдских корабельных мастеров. Попутно он выбранил всю северную Британию, остальную часть суши, море и всех своих товарищей. Он клялся, грузно опускаясь на корточки, что никогда не свяжется больше с дураками, у которых «не хватает смекалки отличить солому от сена». Его топот лишил Джимми последних остатков разума. Мы слышали, как предмет наших отчаянных стремлений метался взад и вперед под досками. Он наконец сорвал себе голос и стал издавать лишь жалкий визг. Не то спина его, не то голова то тут, то там каким-то странным манером терлась о доски.