– И двенадцать процентов сверху, – доносится до нас ответ Найта.

– Ты уверена, что он не мой? – фыркнув от смеха, спрашивает Дин.

И бросает на меня такой взгляд… ну, знаете, от которого я становлюсь влажной и мне хочется молить его темную сторону отшлепать меня.

Я пожимаю плечами, стараясь подавить его влияние на меня.

– Ну, думаю, он больше всего подходит на эту роль.

Кроме малыша у меня в животе.

Дин опускается на кровать и кладет руку на мой огромный живот.

– Эй, Сириус?

– Да, Земля?

– Почему ты так чертовски ярко сияешь? Из-за тебя мне трудно спать по ночам.

– Ммм. – Я подняла его руку и, улыбаясь, поцеловала в ладонь. – Спасибо за сыр, но у меня от него изжога.

– Ладно, на самом деле я пытаюсь сказать, что ты уже два месяца храпишь во сне. И я, черт побери, не высыпаюсь.

– И это пройдет, – поддразниваю я. – Скоро мой храп сменится плачем младенца всю ночь напролет на ближайшие пару лет.

Дин целует меня в висок, потом в живот, а потом между моих увеличившихся в размере сисек, причмокивая, словно сосущий грудь ребенок. Я люблю его. Люблю его так сильно, что задаюсь вопросом, а почему я не сделала то, что должна была сделать больше десяти лет назад. Оттолкнуть сестру в сторону, когда она бросилась в его объятия, и заявить, что он мой.

Потому что он всегда принадлежал мне. Каждая клеточка его тела.

Хорошее и плохое. Счастливое и грустное.

Все это мое.

Точно так же, как я принадлежу ему.

Нина умерла через несколько недель после того, как меня выписали из больницы три года назад. От передозировки наркотиков на своей ферме в Алабаме. И ее муж вместе с ней. Мы отправились туда, и я поддерживала Дина, собирая осколки его разбитого сердца. Видела, как он наконец сломался и признал, что она ему не безразлична. Что он любил Нину и хотел быть ее сыном. Что его сердце никогда не станет прежним.

Лев в переводе с иврита означает «сердце». И именно так мы решили назвать нашего сына.

Я считаю это своим благословением. Каждый божий день.

Когда целую Найта перед сном. Когда смотрю из окна и вижу, как Дин пытается включить разбрызгиватели, пиная их, прежде чем вспоминает, что они автоматические. Когда мы с Милли собираемся на поздний завтрак и смотрим, как дети играют, кричат и дерутся.

– Знаешь, что я только что понял? – Дин наклоняется ко мне и в этот раз целует меня в губы так, что у меня кружится голова.

Но я знаю, что на этом все и закончится. Не только из-за беременности. Бывали случаи, когда Найт неожиданно врывался к нам в комнату, чтобы поторговаться о том, когда ему придется лечь спать. И у него это очень хорошо получается. К шести годам он утрет отцу нос в том, что касается коммерческих сделок.

– Что? – На моем лице расцветает улыбка.

– У малышки ЛеБлан будет малыш. Мой ребенок. Я чертовски люблю тебя. Твое лицо. – Дин целует меня в нос. – Твои сиськи. – Целует мой сосок через майку и нежно прикусывает его. – Ребенка, которого ты носишь под сердцем. – Целует мой живот и утыкается в него. – И тебя тоже люблю, приятель.

Люблю наш крышесносный секс. Кстати, я берегу свою сперму для нашего воссоединения, поэтому не удивляйся, если я обрюхачу тебя в мгновение ока. – Он целует меня между бедер. – И твои ноги, которым покланяюсь каждый день. – Целует мои пальцы на ногах.

Я делаю глубокий вдох. Мне не нужен ингалятор. Ведь у меня есть Дин.

– И я понял еще одну вещь. – Он снова приподнялся на руках и прижал меня к себе.