— Кавычки закрываются. — Светский повеса зевнул. — Оставьте ваши детские попытки поймать меня. Вы процитировали себя из «Игрока противной стороны».
Эллери усмехнулся. Оказывается, этот субъект интересуется не только самодовольными красотками и дорогим виски.
— Очко в вашу пользу. Но я уверен, что смогу подловить вас.
— И я уверен, что сможете, если потянете подольше, но это ни к чему. Приступайте к делу, мистер Куин. Вы прочли первую главу рукописи? Если вы неспособны на куиновские дедукции, никогда больше не возьму у знакомых ни одной вашей книжки.
— Единственное, что я могу сказать в данный момент, — это, что почерк, который якобы принадлежит Уотсону, аккуратный, твердый, но временами неразборчивый.
— Далеко вам до Холмса, дружище. Вопрос состоит в том, действительно ли это почерк Уотсона? Подлинная ли это рукопись? А ну-ка, Куин, продемонстрируйте свои способности.
— Да замолчите вы наконец! — воскликнул Эллери и принялся читать дальше.
Глава 2
ЗАМОК НА БОЛОТЕ
В более поздний период своей жизни мой друг Шерлок Холмс, как я писал в другом месте, удалился от лихорадочного темпа жизни Лондона и завел — подумать только! — пчел в Саут-Даунсе. Он таким образом закончил свою карьеру без всяких сожалений, посвятив себя этому виду сельской деятельности с той же целеустремленностью, с какой он выследил столь многих хитрейших преступников.
Но в ту пору, когда Джек Потрошитель орудовал на улицах и в переулках Лондона, Холмс был еще убежденным горожанином. Все его способности были настроены на смутные нюансы лондонских рассветов и сумерек. Омерзительная вонь какого-нибудь закоулка в Сохо заставляла его ноздри трепетать, тогда как запах весны, пробуждавший сельских жителей, мог привести его в сонное состояние.
Поэтому я с удивлением и удовлетворением наблюдал, с каким интересом Холмс всматривался в пейзаж, мелькавший за окном экспресса, который мчал нас в то утро в Девоншир. Он сосредоточенно смотрел в окно и внезапно распрямил свои худые плечи.
— Ах, Уотсон, как бодрит свежий воздух приближающейся зимы.
В тот момент я не разделял этого мнения, ибо воздух в купе был отравлен вонючей сигарой, которую держал в зубах старый хмурый шотландец, ехавший вместе с нами. Холмс, казалось, не замечал дурного запаха. За окном вспыхивали яркие осенние краски листьев.
— О, Англия, Уотсон, сей второй Эдем, почти что рай!
Я узнал перефразированную цитату и был вдвойне поражен. Мне, конечно, была известна сентиментальная жилка в характере моего друга, но он редко допускал, чтобы она пробила броню научного склада его натуры. И все же гордое сознание принадлежности к своей стране по праву рождения — это национальная черта британца, и Холмс не был исключением.
По мере того как мы приближались к цели нашего путешествия, его жизнерадостный вид сменился задумчивой миной. Мы проезжали по болотистой местности, вдоль бесконечной трясины и вязких кочек, которые, подобно струпьям, уродовали лицо Англии. И словно природа решила создать подобающий фон, солнце скрылось за густыми облаками, и, казалось, мы погрузились в вечные сумерки.
Вскоре мы сошли на платформу небольшой деревенской станции. Холмс засунул руки в карманы, его глубоко посаженные глаза горели, как это часто бывало, когда он был захвачен очередной проблемой.
— Вы помните дело Баскервилей, Уотсон, и проклятие, которое омрачало их жизнь?
— Еще бы.
— Мы находимся недалеко от их владений. Но, конечно, мы направляемся в противоположную сторону.
— Тем лучше. Эта собака — порождение ада — все еще преследует меня во сне.
Я был заинтригован. |