Адриан Конан Дойл, Джон Диксон Карр. Неизвестные приключения Шерлока Холмса
Тайна семи циферблатов
Среди своих записок я обнаружил свидетельство того, что это произошло вскоре после полудня 16 ноября 1887 года, когда внимание моего друга Шерлока Холмса впервые привлек весьма необычайный случай, в котором фигурировал человек, ненавидевший часы. Прежде я везде писал, что знал об этом деле только понаслышке, поскольку описываемые события произошли вскоре после моей женитьбы. Более того, я пошел еще дальше, утверждая, что после женитьбы долго не видел Холмса и встретился с ним только в марте следующего года. Однако дело, о котором пойдет речь, оказалось настолько деликатного свойства, что, уверен, мои читатели простят столь долгое молчание того, кому гораздо чаще приходилось сдерживать свое перо, чем давать ему полную свободу в погоне за сенсацией. Тогда, буквально через несколько недель после нашей свадьбы, моя жена была вынуждена покинуть Лондон в связи с делом Таддеуша Шолто, которое в итоге оказало столь значительное влияние на наше будущее. Обнаружив, что жизнь без нее в нашем новом доме невыносима, я на восемь дней вернулся в старые комнаты на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс был только рад этому и принял меня без лишних расспросов и комментариев. Но должен признать, что уже следующий день – а это как раз и было 16 ноября – начался так, что не предвещал ничего хорошего. Стояла пронизывающе холодная погода. Все утро наши окна окутывал желто-бурый туман. Были включены все лампы и газовые горелки, пылал уголь в камине, и весь этот свет падал на столик для завтрака, остававшийся неприбранным далеко за полдень. Шерлок Холмс пребывал в дурном расположении духа, если не сказать – в смятении. Забравшись с ногами в свое любимое кресло в халате мышиного цвета и с трубкой вишневого дерева в зубах, он просматривал утренние газеты, время от времени отпуская язвительные замечания. – Ничего интересного для вас? – поинтересовался я. – Мой дорогой Уотсон, – отозвался он. – Я уже опасаюсь, что жизнь начала превращаться в подобие однообразной и плоской равнины с тех пор, как мы расследовали дело печально известного Блессингтона. – Но все же, – возразил я, – в этом году у вас было немало весьма памятных дел, не так ли? Вы склонны к преувеличению, мой дорогой друг. – Поверьте моему слову, Уотсон, не вам читать мне нотации по этому поводу. Вчера вечером, когда я имел неосторожность предложить вам распить за ужином бутылочку бордосского вина, вы пустились в столь пространные рассуждения о прелестях семейных уз, что я уж думал, вы никогда не остановитесь. – Друг мой! Так вы считаете, что вино и меня сделало склонным к преувеличению? Холмс оглядел меня своим неподражаемым взглядом. – Вполне вероятно, что не только вино, – сказал он. – И тем не менее! – Холмс указал на валявшиеся повсюду газеты. – Вы хоть взглянули на ту чепуху, которой пресса считает возможным пичкать нас с вами? – Боюсь, что нет. Я только что получил свежий номер «Британского медицинского журнала» и… – Тогда послушайте меня, – перебил он. – Здесь мы находим, что одна за другой колонки сообщают о новом скаковом сезоне. По непостижимым для меня причинам они считают крайне важной для британской публики информацию, что одна лошадь может бежать быстрее другой. Потом следует уже, должно быть, двадцатый репортаж о заговоре нигилистов в Одессе против великого князя Алексея. А далее представьте себе целую редакционную статью по такому, несомненно, животрепещущему вопросу: должны ли продавщицы выходить замуж? Каково, а? Я предпочел не противоречить ему, чтобы не раздражать еще больше. |
