В камине весело потрескивал огонь, и, удобно откинувшись в кресле и лениво оглядывая нашу несколько неаккуратную, но уютную гостиную, я должен был признать, что бьющий в оконные стекла снег с градом лишь усиливает чувство спокойствия и довольства. По другую сторону камина в мягком кресле расположился Шерлок Холмс, вяло перелистывающий страницы справочника в черной обложке – на букву «Б»; Холмс только что сделал какие-то пометки возле «Баскервиля», и теперь, блуждая взглядом по именам и заметкам, покрывающим страницы тома, он время от времени посмеивался и издавал неразборчивые восклицания. Я отбросил свою книгу – «Ланцет», решив поддержать дух моего друга, задав ему вопрос относительно одного-двух незнакомых мне имен… когда вдруг сквозь завывания ветра я различил звяканье колокольчика у входной двери.

– К нам гость, – сказал я.

– Скорее это клиент, Уотсон, – заметил Холмс, откладывая книгу. – И по неотложному делу, – добавил он, взглянув на оконное стекло, залепленное снегом. – Погода слишком сурова, а это возвещает нам…

Холмс не успел договорить – мы услышали стремительные шаги на лестнице, дверь резко распахнулась, и наш гость, споткнувшись, ввалился в гостиную.

Это оказался невысокий, тучный человек в промокшем насквозь макинтоше и котелке, поверх которого был намотан шерстяной шарф, завязанный под подбородком. Холмс повернул абажур настольной лампы так, что свет упал на вошедшего, и на какое-то мгновение наш гость замер, таращась на нас; с его одежды капала вода, оставляя пятна на ковре. Он мог бы показаться смешным – с его бочкообразным туловищем и круглым лицом, обмотанным шарфом, если бы не беспомощное страдание, светящееся в карих глазах, и не дрожащие руки, которыми он дергал нелепый шарф, завязанный бантом.

– Снимайте плащ и садитесь к огню, – приветливо произнес Холмс.

– Я, безусловно, должен извиниться за свое неуместное вторжение, джентльмены, – начал вошедший. – Но боюсь, что возникшие обстоятельства грозят… грозят…

– Быстрее, Уотсон!

Но я не успел. Раздался тяжкий стон – и наш гость с грохотом свалился на пол, потеряв сознание.

Прихватив с буфета немного бренди, я влил его в рот несчастного, а Холмс, успевший уже снять с толстяка шарф, заглядывал через мое плечо.

– Что вы можете сказать о нем, Уотсон? – спросил он.

– Ну, он перенес серьезное потрясение, – заметил я. – Судя по внешности, он человек вполне обеспеченный и респектабельный, скорее всего бакалейщик, и, без сомнения, когда он придет в себя, мы узнаем о нем гораздо больше.

– Э, я думаю, мы можем отважиться и на более смелые предположения, – задумчиво произнес мой друг. – Когда дворецкий из весьма богатого дома внезапно мчится сквозь снежную бурю, чтобы упасть без чувств на мой скромный ковер, я предвкушаю нечто более серьезное, нежели взломанный денежный ящик.

– Дорогой Холмс!..

– Могу поставить гинею за то, что под пальто у него – ливрея… Ну, что я говорил!

– Хорошо, пусть так, и все же я не понимаю, почему вы предположили, что он именно из богатого дома.

Холмс приподнял безжизненную руку лежащего.

– Вы можете видеть, Уотсон, что подушечки обоих больших пальцев потемнели. Поскольку этот человек явно ведет малоподвижный образ жизни, то я могу найти лишь одно объяснение подобному изменению цвета кожи. Он постоянно полирует пальцами серебро.

– Но, Холмс, серебро обычно полируют кусочком замши! – возразил я.

– Ординарное серебро – да.