Юлик оказался человеком потрясающей контактности, удивительного, шампанского темперамента и щедрости. Еще не было богатого и знаменитого писателя Юлиана Семенова, был просто Юлик, но уже тогда обладавший огромной энергетикой и влиянием на людей.

В нашем доме он обаял всех. На меня такую волну обаяния напустил, что я покорен был абсолютно. Ведь Юлик первым стал со мной разговаривать как с равным, что всегда подкупает мальчика. Подарил монгольский меч чингисхановских времен, правда, через много лет он его забрал, решив, что меч свою миссию выполнил…

Отец Юлика — Семен Ляндрес был человек известный. Я его хорошо помню — обаятельный, с неизменной сигаретой, сутулый, все понимавший про то, что происходило, и, наверное, очень много давший Юлику в его мироощущении.

Наступала «оттепель». Юлиан весь был соткан из времени разоблачения Сталина и совершенно в него вписался. Он был очень резок в суждениях и невероятно драчлив. Дрался замечательно, потому что до этого занимался боксом.

В нашей семье Юлик был мне крайне близок. Он был старше меня на 15 лет и стал в какой-то мере наставником. Мой брат не интересовался охотой, вообще вся мачевская романтика его не трогала — он музыкой занимался, в консерватории учился. А мне все это было безумно интересно, и Юлик брал меня с собой на охоту. В определенном смысле я видел в Юлике защиту для себя. И он, действительно, оказывался моей защитой в разного рода напастях — защищал перед мамой, перед Катей, перед отцом и братом. Вообще в конфликтах, возникавших в нашей семье между мной и братом, мной и мамой, мамой и папой, Юлик всегда оказывался частью позитивного, сращивающего материала.

Именно поэтому мама его очень любила. У них были похожие темпераменты. Она тоже взрывная и быстро отходчивая. Еще они были очень похожи фантастической работоспособностью — все, что начинали, всегда доводили до конца. Он называл ее Таточка — она разрешала ему обращаться к ней по имени. Она его — Юлочка. И это было абсолютно органично. В конце пятидесятых они вместе ездили в Китай, оттуда привезли книжку. И позднее, в его конфликтах с Катей, мама не безоговорочно принимала ее сторону.

Юлиан был чрезвычайно начитан, замечательно знал западную литературу. Он, Примаков, Бовин — это была одна компания ребят-международников. Новое поколение, знавшее все, что было, и вдруг получившее возможность говорить о том, что они знают, открыто. Они этим пользовались и сыграли громадную роль в становлении характера многих молодых, в том числе и моего характера.

В первые годы нашего общения Юлиан мне очень много дал. Просто мужской закваски какой-то. Он же споспешествовал тому, чтобы меня перестали мучить музыкой. Ведь меня заставляли играть по пять часов в день, били мокрым полотенцем по рукам.

Юлик вообще внес совершенно новую струю воспитания в наш дом — мужскую, с определенными вескими поступками и культурой отказа. Именно высокую культуру отказа, когда говоришь «Нет, я не буду этого делать. Я буду делать другое». В этом смысле он был очень яркий человек. Вообще он был планета определенная. Попадая в любую компанию, моментально становился магнитом для всех — фонтанировал рассказами, отличался острым юмором. Умел слушать прекрасно, обожал слушать и рассказывал замечательно. Будучи самим собой, он совершенно обезоруживал самых разных людей — от генерала армии до официантки. Причем в нем не было ни хамства, ни амикошонства, ни панибратства. Это был свой парень. Из оттепели в застой Юлиан переплыл достаточно органично, и там, где он появлялся, этот застой застоем быть переставал.