Учитывая, что Ева потребляла сидис Герберта постоянно, а тот этого будто не замечал – венценосный сноб отличался не только умом и сообразительностью, но и поразительной силой. Эльен и вовсе гордо обмолвился, что «такие, как он, рождаются раз в несколько сот лет».

Надо сказать, Евины выходки некромант терпел с куда большим достоинством, чем она ожидала. Не срывался, не кричал и не бил, и общение их свелось к приказам, которые он отдавал неизменно прохладным тоном, и её невинным ответам – изредка. Хотя после выходки с бассейном Еве всё равно пришлось раздеться, а перед сном в золотистом растворе выслушать приказ, велевший ей с этого момента ходить голой круглосуточно.

Поутру Ева спокойно облачилась в подсохшую одежду, справедливо считая, что под ней то она всё равно голая. Ожидала, что некромант в ответ придумает наказание поинтереснее, но тот очередную акцию протеста проигнорировал: то ли подустал воевать, то ли за ночь остыл и понял, что погорячился.

А ещё каждый свободный вечер Ева тренировала владение смычком. И заклятие, что восстанавливало целостность вещей, раскопанное в тех же библиотечных книгах. Упражняться сразу на Дерозе она не рискнула: предпочла разбить один из осветительных кристаллов (заодно и пар выпустила) и сращивать хрустальные осколки.

Увы, здесь не вышло бы просто наставить палочку на груду обломков и произнести заклятие, чтобы те собрались воедино. Заклинание работало скорее как магический клей: осколки следовало разложить и соединить, как пазл, после чего произносить волшебные слова, левой рукой выплетая руны, а правой накрывая трещину – или сжимая пальцами обломки. Если ты всё делал правильно, ладонь излучала голубой свет, под которым трещина срасталась, исчезая без следа. Если нет – в лучшем случае не происходило ничего, в худшем осколки разбивались на кусочки помельче. Пока делать правильно у Евы скорее не получалось, чем получалось: в музыкальной магии у неё было подспорье в виде десяти лет нежной дружбы с виолончелью, но в обычной приходилось мучительно начинать с нуля. Впрочем, она не сдавалась.

За этим занятием её и застал Герберт, когда спустя неделю войны без стука вошёл в пожалованную гостье комнату.

Ева сидела на полу, сжимая кулак, – она пыталась срастить два мелких хрустальных куска. Она не стала ни прерываться, ни скрывать, чем занимается; даже не взглянула на некроманта, пока тот прикрывал дверь и опускался на кровать.

– Должен признать, ты действовала аккуратно. Когда выбралась из замка, – произнёс Герберт небрежно. Бросил на кровать «Трактат о музыкальных чарах», что лучше любых слов намекнуло на цель визита. – В городе тебя никто не заметил.

Ева не ответила. Она безостановочно шептала слова заклятия, пытаясь сосредоточиться, – сквозь сжатые пальцы пробивались слабые пульсирующие отблески, левая рука упрямо вычерчивала руны.

Свет, воздух, помощь, возвращение, утрата, целостность… Почувствовать, как сила течёт по руке, по ладони…

– Ты много читаешь, я заметил. Любознательная. Эльен говорит, ты всё схватываешь на лету. И то, как легко тебе дались музыкальные чары… – Некромант закинул ногу на ногу; даже сейчас он выглядел так, словно это Ева заявилась к нему в покои, и теперь он лениво поддерживает неинтересную ему беседу. – Представь, чего ты могла бы достичь, если б не упрямилась. Если бы позволила мне нормально тебя обучать.

Волшебные слова срывались с губ осенним шелестом. Льюс о люфт, хьелмитт отер штелл флуред интигрети, льюс о люфт, хьелмитт отер…

– С чего ты взяла, что я избавлюсь от тебя?

Ева кожей ощутила, как треснули в ладони осколки кристалла.