Что имел в виду художник? Парадоксальную связь между игрой и реальностью? Занесенный камень в руке как угроза и символ власти, первая ступень неосознанной, еще по-детски наивной жестокости. Высвеченный контраст между другом-врагом, между прошлым и будущим и пугающе бездумная легкость этого превращения. Какая все же тонкая, едва заметная грань, переход за которую не оставляет надежды на прежнюю жизнь.
— Что думаешь? — услышала она голос Кости.
— Неплохая иллюстрация к опытам над поведением человека, — отшутилась Лаврова.
— Хочешь посмотреть на экспериментатора? — Костя перевернул страницы, его палец на мгновение коснулся огромного, неподвижного глаза в центре купола.
— Что это?
— Неканонические Овручские фрески. Теперь вообрази этот глаз в реальном масштабе, а потом представь во вселенском.
На фоне привычного Костного голоса «всевидящее, химерическое» око вибрировало расходящимися концентрическими волнами, многократно дублируя радужку и склеру, в центре которой покоился неподвижный зрачок-глаз. Странный, будто танцующий Каин с огромным цветком парил в небесных волнах химерического ока. И словно уже лишенный высшего интереса Авель недвижно и мертво лежал в весенней траве.
— Не будет возмездия, — откликнулась Лаврова. — Все как всегда.
— Почему ты так решила?
— Он не «взирает на злобу и жертвы людей». Его глазное яблоко заведено кверху, — ноготь Лавровой перечеркнул химерическое око снизу вверх. — Видишь? Ему по барабану.
— Тогда зачем ему понадобилось начинать эксперимент, столкнув братьев лбами?
— На практике подгонял человеческую этику и мораль к своему ГОСТу, — резко сказала Лаврова.
— Грешница! — Костя легко куснул мочку ее уха.
— Боишься?
Лаврова обернулась к нему и жестко сверкнула глазами. Костя неожиданно отшатнулся и заморгал.
— Боишься, — удовлетворенно констатировала Лаврова и засмеялась.
Он растерянно провел ладонями по глазам, словно проверяя себя.
* * *
Лаврова приоткрыла глаза. В оранжевом круге света на краю дивана сидел Костя с замершим над бумагой карандашом. Он не мигая смотрел на Лаврову. Она сладко потянулась и, нагнувшись, неожиданно выхватила листок.
— Здорово! — восхитилась она, рассматривая рисунок. — Как две капли воды.
— Так себе.
Он вынул из ее рук набросок и разорвал пополам.
— Вот балбесина сумасшедшая! — воскликнула она в сердцах.
Ей было не по себе. Ее только что разодрали надвое.
— Зачем ты это сделал?
— Ты другая. Ты лучше.
Рисунок распался на клочки, покрыв белыми хлопьями простыни. На Лаврову с укором смотрел ее собственный глаз, выколотый безжалостными пальцами одержимого перфекциониста. Ее бесстыжий, алый от крови ночного светильника глаз.
— Ты распилил меня на куски!
— Мне так нужно, — упрямо сказал он.
Он лег, повернувшись к ней спиной. Лаврова прижалась к Косте всем телом. Она не знала, как защитить любовника от него самого. Он целовал ее ладонь, каждый ее выступ, каждую впадинку. Его дыхание обжигало кожу ладони, запястья, кончиков пальцев.
— У тебя получится. Уже получилось.
— Не знаю.
— Зато я знаю, — объявила Лаврова.
Перед ее мысленным взором возникли обнаженные модели Сальваторе Фьюме. Ей хотелось стащить Костины рисунки. Лаврову обуревало тщеславие.
Глава 10
Лаврова, не раздумывая, принимала Костю целиком, и ей казалось странным, что он каждый день будто открывает ее заново. |