— Спой мне какую-нибудь.

— Нет. Обстановка не подходящая. И потом. Без Снежаны я петь не могу, — заявил маленький мучитель.

Лаврова ненавидела неведомую Снежану, и за это ей хотелось отхлестать по щекам маленькое жестокосердное чудовище, сидящее рядом с ней. Разбить до крови его губы, чтобы никогда больше не слышать этого имени.

Лавровой виделась Снежана чужой, пришлой женщиной с безжизненным, застывшим лицом и холодными, бледными пальцами. Она представляла, как та поет величественные, божественные литургии на мертвой латыни. И возвышенно-сосредоточенная мелодия ее голоса уносится к самому богу. Чернокнижница. Ворожея. Кто еще мог околдовать ее мальчика?

Лаврова почти не виделась с Никитой. Он все время пропадал на аэродроме. Она ему только звонила.

— Сегодня такое случилось! — возбужденно сказал Никита. — Ребята как попало, пинками сложили парашют своему другу, парашют еле раскрылся у самой земли. Этот парень чуть не разбился!

— И что?! — Лаврова испугалась не за парня, а за Никиту.

— Ничего. Все смеялись. И тот парень тоже.

— Зачем они это сделали?

— Ради шутки. Разве непонятно? — удивился Никита.

— Завтра парашют не раскроется. И его друзья будут искренне скорбеть. Животные! — Лаврова была вне себя. — Никита, тебе нельзя прыгать! Я за тебя боюсь. Очень боюсь! Прошу тебя. Пожалуйста! — взмолилась она.

— Да не бойся ты. Я со Снежаной прыгаю. Редко. Всего два раза. Она сама свой парашют складывает.

— Что у тебя еще нового? — помолчав, спросила Лаврова.

— Я не буду больше ходить в изостудию, — объявил он. — Не успеваю. У меня ведь еще карате.

— Как?! — Земля ушла у Лавровой из-под ног.

— Папа говорит, что это девчачьи интересы. Надо стать настоящим мужчиной.

— Как же твое будущее? Мы мечтали, ты станешь великим художником. — Лаврова не узнавала свой голос.

— А, — отмахнулся маленький мучитель. — Рисовать я смогу и так. Когда захочу. Я теперь все время рисую небо и землю. Зачем мне калякать всякую фигню в изостудии?

— Как поживает… Снежана?

Лаврова снова держала руку у горла. Это становилось таким привычным, что она перестала это замечать.

— Здорово. Мы теперь все время вместе с ней. Вчера ходили в парк развлечений, она, я и папа.

Лаврова положила трубку, не дослушав. Лавровой не стало в прямом смысле слова. Ее место заняла другая женщина. Она вытолкала Лаврову оттуда, даже не узнав, кто она такая. Не пожалев. Не подумав. Просто так.

Лаврова не умела рисовать, не владела ни одним музыкальным инструментом, даже гитарой, не умела прыгать с парашютом, не занималась альпинизмом, не сплавлялась на байдарках, не владела приемами рукопашного боя, не была автогонщиком или горнолыжником. Она не покоряла горные вершины, не погружалась в морские пучины, не бродила по таежным дебрям, не открывала новые земли, не летала в космос. Она была ничем, пустым местом. Она не смогла выполнить даже самого главного, такого естественного для всех женщин предназначения — родить собственного ребенка. Нулем. Вот кем оказалась Лаврова.

«Пусть его жизнь будет связана с блистательными, талантливыми людьми, которые смогут многому его научить. Он с ними вырастет и добьется успеха», — убеждала себя Лаврова, которой до смерти было жаль, что Никита не станет художником.

«Я опять все провалила», — отчаянно думала она.

* * *

На кафедре была комната, где хранились микроскопы и учебные препараты.