Несмотря на ее больших размеров живот и схватки, мама казалась мне потенциально способной к насилию. Может быть папа поэтому был так травмирован. Потому что вспомнил мое рождение.

- Ты можешь одеться? - Я надеялась, что может. Я не хотела к ней приближаться. Она капризно кивнула и сопя откинула в сторону мокрое одеяло.

- Какой из этих чемоданов? - Я указала рядом с шифоньером, где в ряд стояли чемодан на колесиках, спортивная сумка фиолетового цвета и еще одни маленький чемодан.

- Ну, все три! - завопила мама позади меня.

- Три чемодана для ...

- Если уж меня живьем разрывает на куски, то я хочу по крайней мере выглядеть при этом красиво! Этого никто не сможет у меня отобрать! Три чемодана или я останусь здесь и рожу моего ребенка дома!

- А этого никто не хочет, - сказала я беззвучно себе самой, взяла чемодан на колесиках и сумку и вынесла их в коридор, где папа стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Макияж и серый, в тонкую полоску костюм для родильного зала. Мои родители потеряли рассудок.

- Папа ... Это действительно совершенно неподходящее время сегодня для ребенка. Разве нельзя что-то сделать? - попытала я свое счастье еще раз у него. Его наказывающий взгляд, с которым он повернулся в мою сторону, заставил меня тут же сжаться.

- Люси, Марлен, Моргенрот! Это роды, а не деловая встреча, которую можно перенести! О чем ты думаешь?

- Да, это ясно, но ... против преждевременных схваток мы ведь тоже могли что-то сделать и ... сегодня действительно не подходящий день, папа. У меня - у меня ведь моя вечеринка. Ну, прощальная вечеринка для Билли.

- Люси ... - Это «Люси» было теперь не просто делающее выговор, а ошеломленное и очень очень угрожающее.

- Мне очень жаль, забудь об этом, я ведь только - боюсь, - сказала я быстро, прежде чем папе пришло в голову в первый раз в жизни дать мне пощечину или же задушить своим галстуком. - Путаница в мыслях. - Я постучала себе по голове. - Это так захватывающе.

- Да, это действительно так. А вечеринку, в отличие от родов, можно перенести. Так что перенеси ее. Можешь уже спустить чемоданы вниз, мы спустимся чуть позже.

Это была не просьба, а четкий приказ. Вообще никакой свободы, чтобы объясниться. Тогда маме просто нужно поторопиться. Сейчас пять часов утра, если ребенок родится в десять и все пройдет хорошо, у меня все еще будет достаточно времени поехать домой, нарядиться, подготовить выпивку и еду и – да, что собственно потом?

Леандера я не видела с позавчерашнего дня и все еще не знала, что именно мне нужно будет делать сегодня вечером, чтобы помочь ему с тройным прыжком. Я была в таком смятении, что споткнулась два раза о чемоданы и сумку и чуть не упала головой вниз с лестницы.

Лишь короткое время спустя мы сидели вместе в катафалке – что даже папе казалось сомнительным и вряд ли могло быть более неподходящим к нашим обстоятельствам – и ехали в клинику; папа и я молча, мама с трудом бормоча перед собой, потому что считала время между схватками. Все еще примерно десять минут.

- Быстрее, - упрашивала я про себя. – Поторопись, малышка, ты Моргенрот, а мы спортивные! Или это был малыш? Тогда пусть старается еще больше. Мама не захотела знать, будет это мальчик или девочка. Мне было все-равно, только бы он поспешил.

Но после того, как маму отвезли в родильный зал, а папа и я прождали в коридоре слишком долгие пол часа, где толстая медсестра как раз мыла серый линолеум, акушерка разочаровала мою слабую надежду, что все образуется и у мамы будут стремительные роды.

- Если хотите, можете позавтракать. Это еще протянется. Шейка матки открылась только на один сантиметр.

Но у меня пропал аппетит. Лишь неохотно я попивала из чашки чай, в то время как папа напряженно разрезал булочку на четыре совершенно одинаковые части, а мама набросилась на нее, как будто перед ней лежали четыре недели диеты.