|
Монастырские служки и работники из мирян придерживались не столь строгого распорядка, как монахи, но работали они в большинстве случаев по двое или по трое, а стало быть, тоже могли оправдаться, ссылаясь друг на друга. Хуже обстояло дело с немногочисленными гостями обители и их слугами. Разумеется, все они клятвенно отрицали какую бы то ни было причастность к произошедшему, а если даже и не могли неопровержимо доказать свою невиновность, то ведь и у Фиц Гамона не имелось никаких свидетельств обратного. Его собственные слуги были подвергнуты допросу наравне со всеми прочими. Нашлось несколько свидетелей, приметивших, как Свейн отправился на сеновал над конюшней сразу после того, как уложил спать своего лорда, — причем все они в один голос утверждали, что руки у конюха были пусты. Сам же Свейн — что не без интереса отметил Кадфаэль — не моргнув глазом заявил, будто молодой Мэйдок появился на том же чердаке через час после него, причем отправился на боковую так поздно лишь потому, что по его, Свейна, поручению ухаживал за одной из вьючных лошадок, вроде бы начавшей выказывать признаки простуды.
«Интересно, — подумал Кадфаэль, — в чем тут дело? Скорее всего, один виллан старается выручить другого — слуги частенько помогают друг другу против господ». Но, вполне возможно, Свейн прекрасно знал или, по крайней мере, догадывался, где провел вечерок его молодой приятель и какую лошадку обхаживал. Знал, и решил помочь молодцу — ведь выйди правда наружу, тому бы не сносить головы. Немудрено, что Мэйдок в это утро выглядел не столь веселым и жизнерадостным, как обычно, хотя в целом, надо признать, владел собой неплохо и даже поглядывал украдкой на леди. Та держалась с ним, как и подобало госпоже, прохладно и несколько отстраненно. После обеда, который и братья, и гости вкушали в подавленном настроении, Кадфаэль предоставил приору и Фиц Гамо продолжать поиски так, как они сочтут нужным, а сам отправился в церковь. Пока Роберт и Гамо обшаривали там каждый уголок, он держался в стороне, но теперь, оставшись один, решил самостоятельно поискать что-нибудь интересное. Само собой, он рассчитывал обнаружить какие-нибудь малозаметные следы случившегося, а никоим образом не отыскать два здоровенных серебряных подсвечника. Преклонив колени перед алтарем, он поднялся на первую ступеньку и внимательно пригляделся к горящим свечам. Никто не обратил ни малейшего внимания на неприметные плошки, заменившие похищенные подсвечники. В этой суматохе всем было не до того, да и сарайчик Кадфаэля посещать случалось немногим. И слава Богу, а не то кто-нибудь мог бы заметить, что глиняные плошки взяты именно оттуда. Ведь Кадфаэль изготовил их собственными руками — сам и вылепил, и глину обжег. В сложившихся обстоятельствах монаху было о чем подумать. Разумеется, он вовсе не имел намерения прощать святотатственную кражу, однако при этом не желал отдавать на милость Гамо Фиц Гамона кого бы то ни было, пусть даже существо оступившееся и грешное. Неожиданно он приметил, как у основания одной из свечей что-то блеснуло и, присмотревшись, понял, что в оплывший воск вплавилась длинная и тонкая нить. Монах осторожно вынул свечу из ее гнезда, высвободил светлый волосок, отломив заодно и маленький кусочек воска, а потом поднял и повернул свечу, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь и под ней. Единственным, что он увидел, оказалось крохотное пятнышко. Кадфаэль отколупнул его ногтем и задумался. Задумался о том, как могло попасть сюда семечко лаванды. Уж не осталось ли оно в мисочке с прошлых времен? Но нет, он ведь сам вымыл и протер плошки, прежде чем составил их стопочкой. Они были совершенно чисты, за это можно поручиться, а стало быть, семечко попало туда позднее. Не иначе как случайно прицепилось к рукаву и упало в мисочку, когда в нее устанавливали свечу. А ведь леди Фиц Гамон свободно расхаживала по сараю, совала нос в каждый угол, а в мешок с лавандой и вовсе запустила руку чуть ли не по локоть. |
