— Расскажите мне, пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах вы виделись с Александрой Васильевной Мелешевич в последний раз, — попросил Гаевский.

— Она всегда просила называть себя Барклай. Страшно не любила фамилию Мелешевич, — задумчиво пробормотал Деревягин, словно не расслышавший обращённый к нему вопрос. — А виделся я с нею… н — ну… с месяц назад.

— Это всё, что вы можете сказать в ответ на мой вопрос?

Племянник молчал, и Гаевский, выдержав паузу, продолжил:

— Ну, хорошо, давайте я вам помогу. У вас с нею вышла ссора.

— А кто вам рассказал? — напрягся Фёдор.

— Неважно, кто рассказал. Важно как вы это расскажете.

Сыщик увидел, как лоб студента внезапно вспотел, и на верхней губе, там, где только — только начали пробиваться усы, появились крошечные бисеринки пота. «Кажется, в самую точку попал," — подумал Гаевский.

— Ну, ссора — это слишком громко сказано. Я просто высказал ей накипевшее…

— Продолжайте, молодой человек, не делайте таких пауз. Они ничуть не придают вашей речи убедительности. Просто рассказывайте как было! — требовательно заявил сыскной агент.

— Видите ли, Александра Васильевна не сдержала данного слова, поступила просто подло и даже вероломно. И всё это привело к трагической гибели одного человека.

— Этим человеком была ваша матушка?

— Да, — Федор опустил глаза, руки его задрожали и он сунул их в карманы пальто.

— Федор Савельевич, расскажите всё по порядку, а то говорите какими — то обрывками.

— Ну, если по порядку… Видите ли, моя матушка была младшим ребенком в семье. Кроме своих пятерых детей её родители воспитывали ещё приёмную дочь — осиротевшую племянницу, ею — то и была Александра Васильевна. В семье был культ Николаши, как раз этого моего дядюшки, который сделался в дальнейшем великим географом. Но тогда он не был никаким великим, а был просто мальчика — шалопай. Знаете, я всегда удивлялся маминым рассказам: как это — родители больше всего любят именно то чадо, которое доставляет им больше всего хлопот! Спокойных и тихих детей как бы и не замечают, они растут сами по себе, без особенного родительского внимания. Отчего это так случается? В общем, в их семье всё так и было: Николаша куролесил, его исключили сначала из гимназии, потом он поступил в Университет, его и оттуда выперли, причём даже без права быть вольнослушателем.

— Надо же, я этого не знал, — Гаевский покачал головой. — Что же, он так плохо учился?

— Нет, просто в нём был какой — то дух противоречия, такая авантюрная жилка, что если происходили какие — либо студенческие волнения, он непременно в них участвовал, и непременно на первых ролях. Собственно, за это и поплатился. Так вот, после отчисления из университета Николай всеми правдами и неправдами вырвался из России — а разрешение на выезд он долго не мог получить как неблагонадёжный — и отправился за образованием в европейских университетах. Там мыкался по разным городам и слал матери, то есть моей бабушке, жалостливые письма — дескать, совсем денег нет, обнищал, хожу голодный. А здесь, надо сказать, тоже несладко было: отец — мой дедушка — умер, не выслужив пенсии, и бабушка Екатерина Семёновна осталась с детьми на руках. На что они жили — толком не знаю. А только знаю, что для Николаши деньги всегда находились. Остальным детям — что придётся, а Николаше к каждому празднику посылочка. Матушка моя была тогда девочкой, гимназисткой, так рассказывала мне, что в рваных чулках ходила, и одежду после братьев на неё перешивали.