— Сие, конечно, возмутительно, но дальше ещё хуже! Сегодня я только уехал на торги, на Биржу, как появляется посыльный от моей домовладелицы, который сообщает мне, что у меня на квартире проводится обыск! Всё чином, как полагается: и товарищ прокурора присутствует, и ордер выписан, и полиция пригнана… Обложили как какого — то народовольца — бомбиста: полицейский на улице, полицейский во дворе, полицейский в подъезде, полицейский перед дверью и, наконец, полицейский за дверью! Я, бросив всё, примчался сломя голову и наблюдал завершение обыска своими глазами. Они разбирали мебель! Они выстукивали изразцы, которыми выложена печь, и если плитка звенела, они её откалывали! Они отодрали плинтуса! Они подняли паркет! Я удивлён, почему они не отодрали обои! То, что они натворили, хуже пожара! Вы можете представить, на что стали похожи мои комнаты после такого, с позволения выразиться, обыска?!

Шумилов вздохнул:

— В общем — то могу. Я поработал в прокуратуре и видел не раз, как проводятся такие обыски. Неприятно, конечно, но это всего лишь свидетельство серьёзного подхода к делу. Насколько я понимаю, сегодня вас всё же допросили официально?

— Да, сегодня со мной беседовали уже «под протокол». Товарищ прокурора Эггле тянул из меня жилы часа, эдак, два с половиной!

— Ну, это пустяки, — отмахнулся Шумилов. — Какие уж тут жилы! Я так понимаю, вас даже не арестовали?

— Да за что же меня арестовывать! — воскликнул с болью в голосе Штромм. — Если б я был виноват! По сути заданных мне вопросов я понял, что они подозревают, будто я прибыл в Петербург поездом из Ревеля ранним утром двадцать четвёртого апреля и совершил убийство Александры Васильевны Мелешевич. Но поездом на самом деле приехал мой младший брат, а я плыл в Петербург пароходом и был в городе только после одиннадцати часов утра. Они меня меняют местами с братом, вы понимаете?

— Вы, что же, сильно похожи?

— Ну не сильно… но похожи. Он младше меня на полтора года. Одного роста, только несколько худощавее.

— Тогда умозаключения нашей сыскной полиции вполне логичны.

— Но ведь они ничего не нашли во время обыска, ни в чём так и не смогли обвинить, но… уже опорочили меня в глазах домовладелицы, скомпрометировали в банке, испортили репутацию в глазах моих биржевых коллег… Да что же это за издевательство?

— От меня — то что вы хотите, Аркадий Венедиктович?

— Я прошу вас помочь мне выкрутиться из того положения, в котором я оказался.

— Каким образом? Я не присяжный поверенный, не работник Следственной части прокуратуры. Я даже не Сыскной агент. Вы, вообще — то, знаете кто я?

— Домовладелица, у которой я проживаю, госпожа Самохина, состоит в прекрасных отношениях с госпожой Раухвельд. Так что, полагаю, я имею вполне верное представление о вас.

— Тогда я повторю свой вопрос: что вы хотите от меня?

— Помочь доказать мне мою невиновность.

— А вы невиновны?

— Истинный крест!

— Хорошо, — кивнул Шумилов. — Есть только два маленьких, но безусловных, условия, которые вы должны принять к сведению: во — первых, вам надлежит быть со мною абсолютно искренним. Попытка обмана с вашей стороны приводит к безусловному прекращению нашего взаимодействия. Никакие смягчающие или объясняющие ложь обстоятельства мною не будут приниматься к рассмотрению.

— Понятно, — кивнул Штромм. — А второе условие..?

— Ну, а во — вторых, в том случае если я установлю вашу виновность в этом преступлении либо иных тяжких преступлениях, я точно также прекращу наши взаимоотношения и все собранные мною сведения сообщу Сыскной полиции.