|
Когда слезы закончились, Томский еще некоторое время лежал на полу, прислушиваясь к ноющей боли в сбитых до крови костяшках пальцев. Сможет ли он выдержать испытание презрением и ненавистью тех, кто совсем недавно в него верил? Ответить на этот вопрос Толя не мог. Он победил во многих сражениях, а сейчас проиграл битву с самим собой. Как быть? Томский встал. Поднес руки к лицу. Кисти были покрыты густым слоем спекшейся крови. Как будто багровые перчатки. Толя закрыл глаза. Выждал несколько секунд и вновь посмотрел на руки. Галлюцинация… Да, пальцы дрожали, но крови было совсем немного. Багровые перчатки появились, чтобы напомнить о том, что отныне он относится к типу людей, о которых говорят: руки по локоть в крови. Томский поднял глаза к потолку. Ржавый крюк, на котором была подвешена лампочка, должен был выдержать его вес. Чем не выход? Достать из брюк ремень, закрепить его на крюке, встать на табуретку и просунуть голову в петлю. Покончить разом с Джекилом и Хайдом. Руки его коснулись пряжки ремня, но он тут же отдернул их, словно обжегшись. «Ты даже не гэмэчел, Томский. Создания профессор Корбута, может, и не отличались покладистым характером, но и трусами тоже не были. Желаешь пойти по пути наименьшего сопротивления? Повеситься, предоставив другим расхлебывать кашу, которую заварил? Ловкач! Небось, трудно оставаться мужиком до конца? Что ж, скатертью дорожка – вешайся!» Томский вернулся на кровать. Лег, прикрыл глаза. Как славно было бы, окажись все произошедшее сегодня кошмарным сном! Тешить себя такой надеждой не так уж и глупо. В последнее время он видел много снов. Во многих – убивал. А на поверку все оказывалось лишь кошмаром, порождением больного сознания. Что если он вновь оказался в сетях очередной чудовищной галлюцинации? «Брось, Томский. Галлюцинация – верить в то, что эта история закончится хорошо. Ты ведь видел мертвого Мишку. Зрелище было чересчур реальным, чтобы приписать его игре воображения. До пацана можно было дотронуться. Прикоснуться так же, как к ране на твоей голове и царапинам на твоей груди. Отсюда вывод: ты конченый человек. Открывай глаза, вставай и вали сдаваться!» Томский услышал скрип двери. Легкие шаги жены. Лена присела на кровать. Теплая рука, коснулась Толиной щеки. Он открыл глаза. Вымученно улыбнулся. – Русаков сказал, что у тебя был приступ… Теперь лучше? Продолжая улыбаться, Толя покачал головой: – Хуже, девочка. Лучше мне уже не станет. Никогда. – Что за чушь ты несешь? – возмутилась Лена. – Опять хочешь меня напугать? Томский привстал и крепко обнял жену. – Пришла настоящая беда. Нам надо попрощаться. – Ты опять уходишь? Оставляешь меня? – Можно сказать и так, – Толя бережно коснулся ладонями подбородка жены, приподнял его и поцеловал Елену. – Когда ты все узнаешь, я буду очень далеко. Это все, что я могу сказать. Мне пора. Томский снял руки жены со своих плеч и встал. – Прости меня, Лен. Я был не слишком хорошим мужем. У двери Толя обернулся. Он хотел запомнить Лену такой, как сейчас. До того, когда она все узнает. Глаза жены были широко раскрыты от удивления, губы шевелились. Она силилась чтото сказать. Толик поспешил выйти, чтобы не слышать слов, которые могли бы сделать его слабым. Выбить почву изпод ног в самый ответственный момент. Русаков был у себя. Один, что очень обрадовало Толика. Он хотел сделать признание без посторонних. Так, чтобы комиссар не принял откровение за шутку. «Без посторонних? А разве в этом кабинете собирались посторонние? Сюда приходили те, кого ты считал своими лучшими друзьями. А теперь у тебя больше нет друзей. |
