— Хотя мне и неприятно, но исправить ошибку — мой долг, — резко сказал Дэниел.

Он уже не мог сдерживаться, и весь его гнев обрушился на жену. Генриетта не могла научить детей ни управлению домашним хозяйством, ни поведению, достойному знатной женщины, так как сама не умела этого. Она могла похвастаться лишь мальчишескими выходками и мятежным духом. Она ничего не принесла ему, кроме обременительного долга, который и без контрибуции мог уничтожить его.

— Я не допущу, чтобы мои дочери превратились в непослушных, неряшливых, крикливых сорванцов.

Генриетта не сомневалась, что эта характеристика относится и к ней самой. Каждое его слово звучало, как удар, но она держалась твердо, убежденная, что Лиззи не должна страдать за недостатки своей мачехи.

— Позволь мне поговорить с ней, — произнесла она. — Я объясню Лиззи положение вещей так, чтобы она могла понять. Котенок очень жалобно мяукал, потому что прилип к дереву, и мы не думали ни о чем, кроме как о его спасении.

— У нас много мужчин и мальчишек, которые могли бы сделать это, — сказал Дэниел все так же резко. — Мне сказали, что мои дети стали дерзкими и непослушными под влиянием своей мачехи. Этого не должно быть.

— Конечно, — быстро согласилась Генриетта. — Если все это так, ты вправе вмешаться. Но я не верю, что в этом есть необходимость.

— Как ты можешь быть судьей?

Генриетта вздрогнула, но смело ответила:

— Потому что я знаю разницу между жизнерадостностью и неповиновением, а другие нет. — Почувствовав, что он заколебался, она заговорила еще энергичней: — Только позволь объяснить все Лиззи, и я обещаю, что подобное никогда не повторится.

Дэниел терпеть не мог наказывать своих детей, но всегда боялся, что его снисходительность испортит ребенка. Однако если возникала альтернатива, он всегда соглашался. Сейчас Дэниел стоял в задумчивости, чувствуя, что гнев проходит и он может отчетливо представить ситуацию. Растрепанная, раскрасневшаяся Генриетта, прижимающая к груди котенка, выглядела в этот момент не таким уж ребенком, каким он всегда ее считал. Возможно, обе они, Генриетта и Лиззи, придут к правильной оценке случившегося, если поговорят наедине.

— Обещаю, что подобное никогда больше не повторится, — снова сказала Генриетта, рассеянно почесывая котенка за ушками.

— Да, уж лучше не надо, — сказал Дэниел, отворачиваясь и тем самым давая понять, что согласен.

Генриетта посмотрела на рыжего котенка.

— Это ты во всем виноват, — сказала она недовольно. — Я могла бы свернуть твою тощую шейку. — Она поставила котенка на траву и с изумлением увидела, как он побежал к той же самой сосне, забрался на нее и начал жалобно мяукать. — О нет! Как ты можешь быть таким глупым!

Услышав это восклицание, Дэниел обернулся:

— Ну, что теперь, черт побери?

— Котенок, — сказала она, смеясь и плача. — Он снова залез на дерево.

— Это какой-то кошмар, — проворчал Дэниел и решительно добавил: — Оставь его там, где он есть. Пусть научится выживать.

— О, я не могу, Дэниел. Только послушай, как он пищит. — Она горестно сжала руки. — Если ты немного приподнимешь меня, я легко его достану. Это не будет считаться лазанием по деревьям.

В это невозможно было поверить. Дэниел почувствовал то же самое, что и тогда, когда Генриетта возвратилась из Ноттингема с пропусками для всех. Из его груди вырвался громкий смех, совершенно неуместный после всего, что он ей только что говорил. Подбежав к жене, он повернул ее лицом к дереву, чтобы она не могла видеть выражения его глаз.

— Ты неисправима! — Взяв Генриетту за талию, он приподнял ее, чувствуя в своих руках гибкое женское тело.