– Попробуйте выстрелить в них, – сказал Бестужев. – Отсюда, из окна. А то на улицу выскочите. Они стоят на оживленной, людной улице, где-то поблизости прохаживается постовой полицейский. Как видите, я не столь уж и одинок здесь. Я не буду вам растолковывать, что за бумаги лежат в конверте. Вы, с вашим острым умом, это уже и без меня поняли, хорошо представляете, куда они отправятся с этим конвертом, если я не выйду отсюда невредимым. Вы, кажется, говорили что-то о молодом и глупом щенке? Зря. Вы, в вашей британской самонадеянности, чересчур легкомысленно отнеслись к русской жандармерии. Знаете, я не считаю себя большим знатоком истории, но зря у вас в стране уверены, будто британская секретная служба – старейшая в Европе. Право же, вопрос дискуссионный… Быть может, вы уберете оружие?

Майор, избегая встречаться с ним взглядом, легонько и умело надавил на спусковой крючок, спустил курок, придерживая его большим пальцем. Хрипло сказал, спрятав револьвер:

– Только не считайте себя умнее всех на свете…

– Помилуй боже, я и не собираюсь… – сказал Бестужев. – Я просто считаю себя сейчас тем из игроков, у кого на руках – все козыри. А вас, соответственно, проигравшей стороной. Те люди, на улице, вам недоступны. Им ничего не стоит крикнуть полицейского. Германский Уголовный кодекс восемьсот семьдесят первого года очень строг к тем шалостям, в которых вы играли первую скрипку. Вы очень быстро вернетесь в Австро-Венгрию, но уже в гораздо менее комфортабельном вагоне. А там… Ничего хорошего. Те, кто уже находится под арестом, – их, полагаю, давно отвезли в Вену, – никак не захотят выглядеть в глазах закона главными персонажами. Они из кожи вон вывернутся, доказывая, что главный злодей и злой гений, вдохновитель и организатор как раз вы. Вы их принудили, бедняжек, – угрозами, шантажом, гипнотизмом. Такова уж человеческая природа. В подобных случаях слетают все покровы цивилизации, и люди ведут ту животную, ожесточенную борьбу за существование, о которой так многословно и красочно рассказывал ваш соотечественник господин Дарвин. Наконец, вам и в родной Англии может стать слишком горячо. Вас можно привлечь к суду и там. Я знаю, у вас нет писаных законов, ваши суды судят по прецедентам… Так вот, случались уже прецеденты в прошлое царствование, когда людей привлекали к суду «за подстрекательство к убийству лица, не являющегося подданным Ее Величества». У вас ведь есть оппозиция, способная устроить нешуточную заваруху в газетах и парламенте. Правящая у вас Ганноверская династия в дальнем родстве с австрийскими Габсбургами… грязная получится история. Не исключаю, что пославшие вас могут именно вас и сделать козлом отпущения – вы, видите ли, своевольничали и зашли слишком далеко… А?

– Простите, у вас, случайно, нет садистских наклонностей? У вас даже глаза заблестели, нескрываемое удовольствие в голосе…

– Нет, тут другое, – сказал Бестужев. – Я очень не люблю англичан, вот и все. Вы нам слишком долго и старательно вредили, начиная со времен Петра Первого, когда посылали эскадры в Балтийское море и готовы были начать войну… Я никогда не видел своего деда, потому что он был убит в Крымскую кампанию, под Балаклавой, пулей, выпущенной из английского штуцера английским стрелком…

Майор пошевелился, язвительно бросил:

– Если мне не изменяет память, это была война, война по всем правилам, а не нападение бесчестных грабителей на мирного запоздавшего путника. Могу поклясться, ваш покойный дедушка в момент гибели держал в руках отнюдь не Библию и не детскую свистульку…

– Да, разумеется, – сказал Бестужев.