Однако «этот субъект» простер свою наглость настолько, что выследил снятую ею конспиративную квартиру на Меттерниха, из которой социал-демократические боевики намеревались совершить покушение на императора Франца-Иосифа, каковую квартиру покинуть категорически не желал, выдвигая смехотворные аргументы. Чтобы избежать провала, она была вынуждена в утро покушения угостить его снотворным раствором лауданума, однако коварный агент охранки как-то ухитрился догадаться о ее замыслах, отвлек внимание и украдкой куда-то выплеснул вино с лауданумом, а в кульминационный момент, когда бомбы вот-вот должны были быть сброшены, с пистолетом ворвался в комнату и закричал, что все они арестованы. Ей, единственной из всех, удалось бежать через потайной ход и с превеликим трудом покинуть Лёвенбург. О судьбе остальных она не знает – но они, несомненно, арестованы, поскольку до сих пор не дали о себе знать. Теперь же проклятый шпик напал на ее след и явился продолжать свое гнусное дело, оплаченное иудиными сребрениками охранки.

Как ни убийственно были подобраны аргументы, как ни искусно мешалась с правдой ложь, Бестужев все же несколько воспрянул духом. Речь ее свидетельствовала о том, что правды о нем она не знала, – просто-напросто хотела подвести под пулю, чтобы надежно укрыть шашни с британцем…

– И это все? – картинно подняв плечи, развел руки Бестужев, когда она замолчала. – И э т о – все, что вы можете мне предъявить?!

– Я бы вам советовал отнестись к происходящему серьезнее, – сказал Суменков. – Того, что здесь прозвучало, вполне достаточно для вынесения вам смертного приговора.

– Вы серьезно?

– Совершенно, – кивнул Суменков, начиная слегка сердиться. – Вполне достаточно. Экспресс-почтой пришло шифрованное письмо из Лёвенбурга. («Наверняка постарался этот верзила по кличке Прокоп», – мелькнуло у Бестужева в голове.) Пансионат «У принцессы Елизаветы» был окружен сильным отрядом полиции, устроившим обыск. Все взрывчатые вещества, заготовки для бомб и лабораторное оборудование изъяты. Всех обитателей, даже безобиднейшего доктора Багрецова и его горничную, таскали в комиссариат, где подвергли многочасовым допросам.

– Простите, а кто-то из них арестован? – спросил Бестужев.

– Нет, – вынужден был признать Суменков.

– Вот видите, – сказал Бестужев прямо-таки ликующе. – Будь я агентом охранки…

– Это не аргумент в вашу пользу, – ледяным тоном прервал Суменков. – Полиция, как и в предшествующих аналогичных случаях, попросту не нашла зацепок, побоялась связываться с парламентской оппозицией и прессой. В любом случае школа засвечена и практически разгромлена, социал-демократам придется переводить ее куда-то в другое место… Это нешуточный удар. Если у вас нет других аргументов…

– Отчего же, – сказал Бестужев, ощущая звенящую легкость во всем теле. – Аргументов у меня немало. Я очень просил бы меня не перебивать, как не перебивали… мадемуазель. Начнем с появления мадемуазель Амазонки в Лёвенбурге… Борис Викентьевич, можно ли сказать, что я навязывал свое общество эсерам? Что я надоедал вам, умоляя принять меня в вашу партию или боевую организацию? Что я вообще сам, по своей инициативе предпринимал какие бы то ни было попытки к сближению? Она появилась, нашла меня… точнее, мне велели встретить ее на вокзале, предупредили, что у нее дело ко мне… Признайте мою правоту!

– Признаю, – величественно кивнул Суменков.