– Почему?

Просьба отца меня удивила. Хотя чаще всего на базе меня и так принимали за пацана: короткие каштановые вихры, вечно исцарапанные руки, разодранная в самых неожиданных местах одежда. Все это – результат драки с мальчишками моего возраста или кульбитов на опорной арматуре. Нет, я не была беспризорницей, и отец меня любил. Просто тяжело талантливому нейрохирургу, ученому, привыкшему к лаборатории в академии, подчиняться порядкам военной базы. А если у него еще имеется и шустрая дочурка, за которой нужен глаз да глаз…

В общем, предоставленная зачастую сама себе, я и так была вылитым мальчишкой, зачем притворяться-то? Но потом подумала, что раз спасать будут только детей военных, которым с рождения ставится особое тату на виске (а такового у меня нет и в помине), и гражданских, зачисленных в академию, среди которых только мальчики семи-десяти лет, то просьба отца обретала смысл.

Таких, как я, на базе обреталось мало: лишь от безвыходной ситуации родители берут с собой детей на военные объекты. Да и тот факт, что наемные работники, каковым являлся мой отец, привозят с собой жен и детей, не приветствовался. О последнем папе и сообщил в весьма нелестной форме один из начальников медчасти. Но деваться было некуда.

Мама умерла, когда мне исполнилось восемь, – случайно разбилась кабина переноса, когда она ехала домой. Это случилось еще на Вилерне. После ее смерти отец резко осунулся и постарел… Нет, он не ронял скупую мужскую слезу, уткнувшись по ночам в подушку, но круги под глазами и седина, основательно запорошившая темные до того времени виски, стали напоминанием о ней – той, которую уже никогда не вернуть. Некоторое время мы жили еще на Вилерне, но потом проект отца перенесли на Микад – планетку, где из достопримечательностей значилась лишь военная база за номером 364S. Здесь отец занимался своими исследованиями, и если в этом была необходимость, проводил имплантацию, в том числе и JT-портов.

Свет немилосердно резал глаза, рука уже ощутимо затекла в неудобной позе, где-то завывала сирена тревоги. Было не просто страшно – жутко. Мне введут джейтишки. Впервые отец сделает мне больно, намеренно, хотя и из лучших побуждений, пытаясь тем самым дать шанс на спасение.

Папа был из тех родителей, которые считают, что рука отца не должна подниматься на ребенка. Поэтому, несмотря на все мои шалости и проказы, он ни разу не ударил меня, а лишь журил или пускался в пространные рассуждения о морали, поведении и этике, когда был недоволен очередной моей выходкой. Сначала, когда отец только сказал, что будет имплантировать мне стразу три порта, я не поверила.

– Ты – самое ценное, что есть у меня в жизни, Тэри. Прости. – Слова давались отцу с трудом. В руках подрагивал инсейдер с готовым к имплантации портом. – Сейчас будет больно. Терпи. Обещай мне выжить и быть счастливой, ради меня, ради мамы… И… – Казалось, сейчас прозвучит самое важное. Но я услышала лишь странное напутствие: – Чтобы увидеть картину целиком, надо ослепнуть на один глаз. Запомни это.

Отец взял мою руку, обрабатывая антисептиком место введения иглы. Резкая боль, последовавшая за этим простым действием, была зверской. Ни до, ни после в своей жизни я не испытывала ничего и близко к тому, что пережила, сидя в этом белом кресле.

Комната поплыла в померкнувшем свете. Возникло ощущение, словно что-то рвет меня изнутри, хотелось, чтобы все это закончилось как можно быстрее, пусть даже смертью. Но вот постепенно боль спала, и тьма начала рассеиваться… Выяснилось, что все это время я лежала с открытыми глазами, хотя звуков пока еще не слышала.

Вот отец склонился надо мной, что-то говоря. Увидела, как шевелятся его губы, обеспокоенный взгляд скользит по моей руке… А потом он вновь взял мое запястье… Я думала, что больнее быть уже не может, но черный колодец агонии, в который я погрузилась, доказал обратное.