|
К несчастью, слово «должна», которое всегда возникает в этой связи, указывает на определенную слабость, если не на полное отсутствие желаемого. Проблема не только в том, что на Западе отсутствует единая вера, которая могла бы воспрепятствовать распространению фанатической идеологии; будучи отцом марксистской философии, Запад опирается на те же интеллектуальные допущения, прибегает к тем же аргументам и преследует те же цели. Хотя Церкви на Западе пользуются полной свободой, по своему значению они мало чем отличаются от Церквей на Востоке. И все же они не оказывают заметного влияния на политический курс в целом. Недостаток любого вероучения как общественного института состоит в том, что оно служит двум господам сразу: с одной стороны, оно существует за счет отношений человека с Богом, а с другой – обязано выполнять свой долг перед Государством, то есть миром, – в связи с чем может апеллировать к постулату «Кесареву – кесарево» и другим наставлениям из Нового Завета.
По этой причине с глубокой древности и вплоть до сравнительно недавнего времени люди говорили о власти как «от Бога установленной» (Римлянам, 13:1). Сегодня эта концепция устарела. Церкви отстаивают традиционные и коллективные убеждения, которые для многих прихожан основаны уже не на собственном внутреннем опыте, а на бездумной вере, которая, как известно, склонна исчезать, как только человек начинает задумываться о ней. В этом случае содержание веры приходит в столкновение со знанием, и часто оказывается, что иррациональность первого не в состоянии тягаться с логикой второго. Вера не есть адекватный заменитель внутреннего опыта, и там, где он отсутствует, даже сильная вера, чудесным образом возникшая как дар благодати, может столь же чудесным образом испариться. Люди называют веру истинным религиозным опытом, но по-прежнему уверены, что на самом деле это явление вторичное, проистекающее из того факта, что раньше с нами произошло нечто такое, что вселило в нас πίστις, то есть доверие и преданность. Содержание данного опыта может быть истолковано сквозь призму того или иного конфессионального вероучения. При этом, однако, высока вероятность конфликтов со знанием, которые сами по себе совершенно бессмысленны. Иначе говоря, позиция вероучений архаична; они полны впечатляющего мифологического символизма, который, если понимать его буквально, вступает в невыносимое противоречие со знанием. Но если, например, утверждение о том, что Христос воскрес из мертвых, понимать не буквально, а символически, то оно допускает разные толкования, не противоречащие знанию и не искажающие смысл самого утверждения. Возражение, будто его символическое понимание убивает в христианине всякую надежду на бессмертие, необоснованно, ибо человек верил в жизнь после смерти задолго до принятия христианства и не нуждался в празднике Пасхи как гарантии бессмертия. Опасность, что христианская мифология, понимаемая слишком буквально и в той форме, в какой ее преподносит Церковь, будет внезапно и начисто отвергнута, сегодня высока как никогда. Если так, не пора ли начать понимать ее символически? Еще слишком рано судить о том, каковы могут быть последствия общего признания фатального параллелизма между Государственной религией марксистов и Государственной религией Церкви. Абсолютистская претензия на Civitas Dei, представленный человеком, имеет прискорбное сходство с «божественностью» Государства, а нравственный вывод, сделанный Игнатием Лойолой из авторитета Церкви («цель оправдывает средства»), слишком опасный предшественник лжи как политического инструмента. Обе требуют безоговорочного подчинения вере и тем самым ограничивают свободу человека, одна – свободу перед Богом, другая – свободу перед Государством, тем самым роя могилу индивидуальности. Хрупкому существованию этого – насколько нам известно – уникального носителя жизни угрожают с обеих сторон, несмотря на соответствующие обещания духовной и материальной идиллий. |
