— Я нашел ключ! — кричал Фламбо. — Пилюли как будто одинаковые, а на самом деле разные. И знаете, только я их коснулся, эта одноглазая скотина сунулась в комнату. У него был пистолет! Пистолет я выбил, а его спустил с лестницы, но понял многое. Если останусь часа на два, разберусь во всем.

— Значит, не разберетесь, — неожиданно звонким голосом сказал священник. — Мы не останемся здесь и на час. Не останемся и на минуту. Едем!

— Как же так? — растерялся Фламбо. — Мы почти у цели. Сразу видно, они нас боятся.

Отец Браун твердо и загадочно посмотрел на него.

— Пока мы здесь, они не боятся нас, — сказал он. — Они испугаются нас, когда мы уедем.

Оба они заметили вдруг, что нервный доктор Флуд, маячивший в полутьме, пошел к ним, дико размахивая руками.

— Стойте! Слушайте! — крикнул он. — Я открыл правду.

— Что ж, расскажите ее полиции, — кротко ответил отец Браун. — Они скоро будут. А мы уезжаем.

Доктор страшно разволновался, что-то горестно крикнул и наконец распростер руки, преграждая путь.

— Хорошо! — вскричал он. — Не буду лгать, я не открыл правды. Я просто хочу исповедаться.

— Идите к своему священнику, — сказал отец Браун и засеменил к калитке. Удивленный Фламбо пошел за ним. У самой ограды им наперерез кинулся садовник, невнятно браня сыщиков, презревших свой долг. Отец Браун увернулся от удара, но Денн не увернулся — Фламбо сразил его кулаком, подобным палице Геракла. Оставив садовника на дорожке, друзья вышли из сада и сели в автомобиль. Фламбо задал очень короткий вопрос, а Браун ответил: «Кестербери».

Они молчали долго, потом священник сказал:

— Так и кажется, что гроза была только там, в саду, и вызвало ее смятение духа.

— Друг мой, — сказал Фламбо, — я давно вас знаю и всегда вам верю. Но я не поверю, что вы оторвали меня от дела из-за каких-то атмосферных явлений.

— Да, атмосфера там плохая, — спокойно отвечал отец Браун. — Жуткая, мрачная, тяжелая. А страшнее всего, что в ней нет злобы и ненависти.

— Кто-то, — предположил Фламбо, — все-таки недолюбливал дедушку.

— Ненависти нет, — со стоном повторил священник. — Самое страшное в этой тьме — любовь.

— Чтобы выразить любовь, — заметил сыщик, — не стоит душить человека или протыкать шпагой.

— Любовь наполняла ужасом дом, — твердил священник.

— Не говорите мне, — запротестовал Фламбо, — что эта красавица любит паука в очках.

— Нет, — сказал отец Браун. — Она любит мужа. В том-то и ужас этого дела.

— Мне казалось, вы цените супружескую любовь, — сказал Фламбо. — Она не беззаконна.

— Не беззаконна в одном смысле… — начал отец Браун и, резко повернувшись к другу, заговорил куда горячее. — Разве я не знаю, что любовь жены и мужа, первое повеление Господа, священна во веки веков? Вы не из тех кретинов, которые считают, что мы не любуемся любовью. Не вам рассказывать об Эдеме и о Кане Галилейской. Сила супружеской любви — от Бога, вот почему любовь эта страшна, если с Богом порывает. Когда сад становится джунглями, они прекрасны. Когда вино Каны скисает, оно становится уксусом Голгофы. Неужели вы думаете, что я этого не знаю?

— Конечно, знаете, — сказал Фламбо. — А вот я не знаю ничего об убийстве.

— О нем и нельзя ничего знать, — сказал священник.